Я не могла отвести глаз от тела Ройяла. Он был жив, но только потому, что раны в живот убивают не сразу. Деревяшка пронзила его насквозь и вышла со спины, на какой-то волосок миновав позвоночник. Я прижала кусок ткани к ране. Хафвин предупредила, что Ройяла нельзя передвигать, пока не придет целитель, у которого в руках осталось больше силы, чем у нее.

Сестра Ройяла Пенни стояла здесь же в залитом кровью платье. Руки у нее были слишком малы, чтобы эффективно зажать рану, зато словам хватило силы, чтобы проскрести по моему сердцу будто наждаком.

– Мы пришли к тебе в надежде обрести крылья, а ты дала нам смерть. – Она бросилась к брату, крича мне: – Зло, вы все – зло! Никогда вы не приносили нам ничего, кроме унижения и смерти!

Я не могла ей возразить, когда Ройял лежал неподвижно под моими руками, когда жизнь вытекала из него кровавым потоком.

Она попыталась схватить его в объятия, и бедняга вскрикнул от боли. Хафвин вмешалась:

– Пенни, не трогай его, ты сделаешь ему хуже!

Но Пенни была поглощена своим горем и страхом. Слова на нее не действовали. Кто-то из уцелевших эльфов оттащил ее. Она кричала и вырывалась, и кремового цвета крыса, тащившая раньше их с Ройялом колесницу, льнула к ее ногам, как испуганная собака. К Ройялу крыса не подходила, видимо боялась, а вот к Пенни подошла, будто помогая другому эльфу увести ее.

Ройял тронул меня за руку – вся его ладонь едва закрывала один сустав моего пальца. Из находящихся здесь фей-крошек он был чуть ли не самым высоким, но рядом с нами все они выглядели как детские игрушки.

Он посмотрел на меня большими черными глазами, лицо было настолько бледным, что он походил на привидение. Но грудь под моими пальцами продолжала подниматься й опускаться, живот содрогался, и я видела, как Ройял пытается преодолеть судорогу. Он зажмурился, и лицо его сжалось в спазматической гримасе.

Я сказала единственное, что мне оставалось:

– Прости...

Я никак не предполагала, что такое может произойти, но я не искала себе оправдания. Как бы там ни было, если целитель не придет в ближайшие минуты, Ройял умрет. Я повторила:

– Прости, Ройял, мне так жаль...

Он мне улыбнулся, и мое сердце облилось кровью.

– Я заставил принцессу сидхе пожалеть обо мне. – Лицо снова исказила гримаса боли, и он выгнулся под моими пальцами.

– Не разговаривай, – сказала я. – Помощь сейчас придет. Он ответил мне выразительным взглядом.

– Мне уже не помочь. – Его голос упал до шепота, и мне пришлось наклониться, чтобы разобрать слова: – Королева Нисевин сделала меня своим заместителем... Дай мне отведать... твои губы и кровь... только раз... До того, как... – Еще один спазм скрутил его, и сопротивляться на этот раз он не смог. Он скорчился от боли, и боль от этого стала сильней – он закричал. Кровь побежала быстрее по моим пальцам и насквозь промокшей ткани. Он умирал у меня на руках, и я ничего не могла поделать.

Только почувствовав соль на губах, я поняла, что плачу.

Его глаза распахнулись, но смотрели так отстраненно, словно уже видели то, что живым недоступно.

Губы его шевельнулись, но я ничего не расслышала. Я снова наклонилась и уловила шепот:

– Поцелуй... меня.

Я сделала, что он просил, хотя мне никогда не приходилось целовать такие хрупкие губы. Й пока его губы не коснулись моих, словно лепестки туго свернутого бутона, я не почувствовала гламора. Я позволила своей жалости меня ослепить. Жалости и осознанию его скорой смерти. От умирающего не ждешь, что он станет тратить силы на секс. Я предполагала, что поцелуй будет самым целомудренным, какой только возможен, но его магия изменила все.

Он прижался губами к моей нижней губе, и в тот же миг гламор потек по моей коже, как вода теплого озера. Я потеряла возможность дышать, думать, действовать – я могла только чувствовать.

Короткий поцелуй будто заменил часы предварительных ласк. Ладонь коснулась моей обнаженной груди, а в нижнюю губу впились зубы. Чувства меня обманывали. Его маленькая рука просто не могла доставить такие ощущения – он словно ласкал все мое тело руками такими же большими, как руки любого мужчины. Короткий укол боли оказался последним толчком, завершающей лаской, бросившей меня через край, заставившей кричать от наслаждения. Мне показалось, что его рот стал больше. Что весь он стал больше. В этот миг я поклялась бы, что лежу на любовнике нормального роста, что гладящие меня руки принадлежат человеку или сидхе. Что тело, вжимающееся в меня, не то что обычного, а очень приличного размера.

Я забыла обо всем, кроме ощущения его тела. Руки настойчиво меня исследовали, губы и язык впивались в меня. Мужская плоть стремилась отыскать вход в мое тело. Наверное, я позволила бы ему и его гламору все без исключения, но резкая боль в боку разрушила магию. Я пришла в себя и увидела, что практически легла на Ройяла, насколько это позволяла разница в росте. Боль не прекратилась с исчезновением гламора. Я приподнялась, и боль стала еще сильней. Опустив глаза, я увидела, что проткнувшая эльфа деревяшка вонзилась мне в бок.
Подбежавшие Гален и Холод пытались меня поднять. Я едва не попросила их отойти от меня, когда щепка выдернулась. Ранка была неглубокой, благодарение Богине, но придется им потом напомнить, что надо было вначале посмотреть, а потом уж меня трогать. Никто из них не привык иметь дело с теми, кому так легко было повредить, как мне.

Гален крикнул:

– Хафвин, Мерри ранена!

– Нет, – сказала я, – это выглядит хуже, чем есть на самом деле. Другим ее помощь нужна больше.

– Ты – принцесса сидхе, а они всего лишь феи-крошки, – заявил Иви.

Я покачала головой:

– Дойл меня вылечит, когда вернется...

Но Галек уже укладывал меня на расстеленный плащ Иви.

– Пусть Хафвин хотя бы посмотрит, – сказал Гален. Я кивнула:

– Если у нее найдется время.

Разумеется, она подбежала тут же. Она встала на колени и стерла кровь тряпочкой, смоченной в чаше с водой, которую принес Китто. Она осмотрела рану, что было больно, и вытащила несколько заноз, что было еще больней.

Гален подставил мне руку, и я сжимала ее, пока Хафвин пальцами удаляла занозы. Где только бывают стерильные пинцеты, когда они нужны? Гален ухмыльнулся и сказал мне:

– Не думал, что ты такая сильная. Вот это хватка! Я невольно улыбнулась, чего он и добивался.

В просвет между Хафвин и Галеном я заметила Ройяла. Эльф лежал совершенно неподвижно, с закрытыми глазами.

Так недавно ласкавшие меня руки бессильно лежали по бокам. Я отвела руки Хафвин:

– Займись Ройялом.

Она недоумевающе посмотрела на меня. Я поняла, что она не знает его имени.

– Ройял, эльф, которому я помогала.

Хафвин послушно повернулась к нему. Но только она протянула к нему руки, как он выгнулся вверх, словно его потянули за невидимую нитку. У него вырвался жуткий вздох, сопровождавшийся криком, пронзившим все помещение. Крик тут же подхватили десятки голосов – все раненые одновременно забились, словно в эпилептическом припадке.

– Что это? – спросил Холод.

Хафвин растерянно качнула головой. Похоже, она тоже не знала. Плохо дело.

Горстка уцелевших эльфов двинулась к сородичам, как будто на помощь. И все они тоже повалились на колени, закричали и забились на полу.

– Это яд? – Адайру пришлось крикнуть, чтобы мы его услышали.

– Не знаю, – пробормотала Хафвин. – Да поможет мне Богиня, но я не знаю.

Из ран на телах фей-крошек фонтанами рванулась кровь. Те, кто не был ранен, тоже корчились и кричали от боли, но кровь у них не текла – ее неоткуда было вызвать. Да, вот на что это было похоже – на действие моей собственной руки власти, руки крови. Только вот я этого не делала, а все прочие этого сделать просто не могли.

Кровь лилась потоками, словно ее выжимали из ран. С последней волной криков и крови из ран вылетели щепки. Как будто плоть сама решила избавиться от чужеродных тел.

Деревяшка, едва не рассекшая надвое Ройяла, вышла одной из последних, потому что была из самых больших и глубже всего засевших.

– Это что, исцеление?! – спросил Холод, перекрикивая вопли фей-крошек.

– Не знаю, – пробормотала Хафвин. – Похоже...

Даже поверив, что происходящее – к добру, наблюдать все это было сложно. Но тут у меня появилась другая забота. Хафвин удалила, оказывается, не все занозы из моего бока. И теперь они начали прокладывать путь наружу.

Гален встревоженно на меня посмотрел: наверное, я опять стиснула его руку. Я покачала головой. Если Хафвин и могла как-то облегчить боль, то я в ее помощи нуждалась меньше других.

У Холода в одной руке был пистолет, в другой – меч. Адайр стоял чуть в стороне от Холода, тоже с оружием наготове. Иви отошел на другой конец комнаты, и его меч тоже был обнажен. Лицо Иви было так серьезно, что он сам на себя не был похож. Трое стражей полностью контролировали комнату. Они явно решили, что происходящее может быть результатом магической атаки. Я так не думала, но я-то не была телохранителем в отличие от них. Кроме того, у меня и так полно было дел: стискивать руку Галена и стараться не орать в голос.

Две мелкие щепки выбрались наружу, сопровождаемые выплеском крови. Мне казалось, будто из меня пытается выбраться что-то размером с хороший кулак. Я пыталась сдержать крик, ограничиться хваткой на руке Галена, но сохранить неподвижность мне не удалось.

Холод мгновенно оказался на коленях рядом со мной.

– Мерри! – крикнул он.

Кто-то звал Хафвин.

Я протянула куда-то вверх другую руку, и ее схватил Никка. На короткий миг, когда я сжала две их руки – Никки и Галена, – боль отступила, и тут словно весь мир разом задержат дыхание. Мы трое оказались посреди колодца тишины.

– Что это? – спросил Гален. Его я слышать могла.

– Магия, – ответил Никка.

Холод возвышался над нами, высматривая врагов. Бидди бок о бок с ним смотрела только на Никку, но держала меч наготове. Они были готовы меня защищать, но защищать нас нужно было не мечами. Нам нужны были маги, а не воины.

Окружавшая нас тишина начала как будто раздуваться, словно мыльный пузырь перед тем, как лопнуть. И появилась боль. Тысячи кулачков пробивались наружу сквозь мою плоть. Каждый мускул будто стремился оторваться от костей. Меня разрывало на части. Я завопила и повалилась на пол. Другие крики вторили моему, и руки, которые я сжимала, сжимались вокруг моих ладоней с той же силой. Сквозь прищуренные от боли веки я видела, как упали рядом со мной Никка и Гален, крики рвались из их широко открытых ртов.

Кричали не только мы; феи-крошки катались по полу, кровь хлестала из маленьких тел. Потом я скорчилась от боли и смотреть по сторонам уже не могла.

Кровь выплескивалась из раны у меня на животе. Кровь струилась по руке Галена. Плечо Никки превратилось в кровавый фонтан. А потом все прекратилось.

Это было так внезапно, что я решила, будто оглохла. Но тут я услышала тихие стоны и чей-то возглас: "Да поможет нам Мать!"

Гален свалился на меня, не отпуская моей руки. Руку Никки я тоже держала, но видеть его из-за Галена не могла.

Надо мной навис Холод:

– Мерри, ты меня слышишь?

Я дважды пыталась сказать "Да", но когда мне это удалось, голос прозвучал какой-то не мой, сухой и отстраненный.

Кто-то стащил с меня Галена, но руку его я так и не отпустила. Со мной не стали бороться, просто положили его рядышком, и мы все трое лежали бок о бок, глядя в потолок. Женский голос произнес:

– Малыши, посмотрите на малышей!
Какая-то нотка в голосе заставила меня повернуть голову, несмотря на упадок сил.

Ближе всех к нам был Ройял. Он перекатился на бок, свернувшись калачиком от боли. Что-то странное было с его спиной... Мне пришлось несколько раз моргнуть, прежде чем я поняла, на что смотрю. У него на спине торчали две пары крошечных сморщенных крыльев, мокрых от крови, и они расправлялись прямо на глазах, росли с каждым ударом сердца Роняла.

– У них крылья! – прозвенел голос Хафвин. – У них у всех есть крылья!

Иви опустился на пол у наших ног:

– Посмотри, что у тебя на животе.

Я почти боялась посмотреть, боялась того, что могла увидеть. Ко это оказалась всего лишь бабочка, точно на месте раны. Тополевая ленточница, точно как та, чьи крылья теперь носил Ройял. Только когда Иви потянулся к ней пальцем, до меня дошло, что она сидит не на мне, а во мне. Бабочка была впаяна мне в кожу.

Я не успела ни испугаться, ни ужаснуться, ничего не успела. Мир вокруг покачнулся, и настала тьма. Во тьме не было ни видений, ни пророчеств – только благословенное забытье.

Я очнулась на кровати такой же черной, как окружавшая меня темнота. Черная ткань красивыми складками ниспадала с черных деревянных перекладин балдахина. Я лениво подумала, что это похоже на кровать королевы, – и страх тут же пронзил меня будто копьем. Просыпаться в постели королевы – не к добру.

Наверное, я дернулась сильнее, чем думала, потому что наткнулась рукой на чье-то плечо. Я подскочила и вгляделась в темноту. Посреди кровати лежал Гален, спокойно и размеренно дыша. Он был обнажен, как и мы. Мы – потому что с другой стороны от Галена лежал Никка. То, что в постели Андаис мы оказались втроем, нисколько меня не утешило.

Я осмотрела комнату: она вся была черная, если не считать зажженного ночника – большого медного светильника в центре комнаты. Почему не светятся стены? Куда подевался свет ситхена?

Во тьме что-то задвигалось, и я напряглась, думая, что это королева, – но ее белая кожа светилась бы в сумраке. Я поняла, кто там, еще до того, как он попал в круг янтарного света. Дойл в плаще таком же черном, как и он сам, миновал освещенную зону и неслышно шагнул к постели.

– Дойл! – Я даже не попыталась скрыть облегчение в голосе.

– Как ты себя чувствуешь? – Низкий голос раскатился по комнате, и от одного его звука утих ужас, подхлестывавший мой пульс.

– Прекрасно. Почему мы здесь?

– Потому что так пожелала королева.

Ответ мне не понравился. Сердце опять тревожно забилось. В темноте кто-то засмеялся – и я едва не задохнулась от страха. Рядом напрягся Гален, и я поняла, что он тоже проснулся. Он не двигался, чтобы не поняли, что он не спит. Я не стала его выдавать, хотя знала, что притворяться все равно бесполезно.

Смешок прозвучал вновь, и принадлежал он не королеве. Мне удалось сделать вдох.

– Кто здесь?

В дальнем углу кто-то зашевелился. Я уловила очертания бледной фигуры – светлые волосы, бледная кожа, белый плащ. Он был настолько же бледен, насколько черна была комната, он будто соткался из этой тьмы, как призрак. Но я знала, что он не призрак.

Света фонаря хватило, чтобы я его узнала.

– Иви, – не слишком радостно буркнула я. Он меня напугал.

– Неужели ты не рада меня видеть, принцесса? А я-то без колебаний пожертвовал ради тебя своим плащом...

– Почему ты забился в угол? И что здесь такого смешного?

– Твой испуг, когда ты поняла, где оказалась. Я сел там, где потемней, потому что ближе к фонарю я бы уже не спрятался – слишком светлая одежда.

Он встал и подошел к кровати – усмешка за время этой короткой прогулки куда-то подевалась, – прислонился плечом к резному столбику кровати и запахнул плащ поплотнее, словно замерз. Волосы, украшенные лозами и листьями, большей частью скрывались под плащом, а вокруг головы образовывали подобие капюшона.

– А остальные где? – спросила я.

– Набирают добровольцев, – ответил Иви.

Гален, лежа на животе, слегка приподнялся, чтобы разглядеть Иви и Дойла.

– Хватит цедить слова в час по чайной ложке. Расскажи толком, что случилось, пока мы спали.

То, что меня испугало, Галена только разозлило.

Я услышала, как отворилась дверь в ванную, а потом в свете фонаря на пороге показался Рис. На нем тоже был плащ, и на виду остались только лицо и волосы.

– Вы многое пропустили, – устало сказал Рис.

Он подошел к кровати, став чуть впереди Иви.

– Настолько много, – подхватил Дойл, – что я не знаю, с чего и начать.

– И почему меня это не успокаивает? – хмыкнул Гален.

– Он не собирался нас успокаивать, – сказал Никка. – Он – Мрак, неумолимый и пугающий.

Я попыталась сесть, и у меня на животе что-то трепыхнулось, Я вздрогнула, глянула вниз и обнаружила, что все это мне не приснилось. Во мне сидела ночная бабочка, точно на месте бывшей раны. Я оперлась на локоть и осторожно потрогала верхние серо-черные крылышки бабочки. Она раздраженно дернулась, блеснув красно-черным великолепием нижних крыльев – кровью и тьмой, превращенными в сияние. Крылья хлопнули мне по животу, и я могла бы поклясться, что почувствовала царапанье под кожей. Я снова потянулась к бабочке – на этот раз к голове с перистыми усиками. Пока я не дотронулась до нее, она сидела спокойно, а под прикосновением распахнула крылья и будто попыталась отпрянуть. Я явственно ощутила ее движение – нижняя часть тела бабочки била утоплена в мою плоть.

Я отдернула пальцы и разглядела на них цветную пыльцу, как будто прикоснулась к настоящей бабочке.

– Да что же это, во имя Дану [23] ?!

– Это ненадолго, Мерри, – сказал Дойл. – Вскоре она станет только рисунком на твоей коже.

– Вроде татуировки? – спросила я.

– Да, что-то близкое.

– А сколько еще она будет вот так двигаться?

– Несколько часов.

– Ты такое видел раньше, что ли?

– Видел, – ответил за него Никка, повернувшись ко мне и тоже опершись на локоть. В ямке между его ключицами белел цветок, очень яркий на темно-коричневой коже. Желтая сердцевинка и пять белых лепестков поднимались над поверхностью тела, но стебель терялся в коже. Как и моя бабочка, цветок был живым и настоящим, но впаянным в тело.
Гален перевернулся на бок и показал мне правую руку. Чуть ниже плеча сидела бабочка размером почти во всю ширину руки. Желтые в черную полоску крылья распластались по руке, словно беззаботное создание сидело на цветке и наслаждалось сладким нектаром.

– Кажется, ее нисколько не беспокоит, что она попала в плен, – сказал Гален.

Я уставилась на мою собственную бабочку.

– Но они должны беспокоиться, должны пытаться освободиться! Почему они не хотят улететь?

– Они не настоящие, – сказал Дойл.

– Настоящие, – возразил Никка.

Дойл нахмурился было, но потом кивнул.

– Может быть, слово "ненастоящие" не совсем подходит. Но это не обычные животные, которые страдали бы, лишившись свободы.

Я снова потрогала крылья, и бабочка нервно ими дернула. "Оставь меня в покое", – сказала она так ясно, как только могла. Желудок у меня будто ухнул вниз – таким странным было ощущение чего-то живого, движущегося прямо во мне. Мои прикосновения ее беспокоили. Я снова легла на подушки, закрыв глаза и стараясь дышать ровно, чтобы справиться с этим ощущением.

– В тебе тоже ее ноги шевелятся? – Гален, похоже, был рад этому обстоятельству не больше меня.

– Да, – подтвердила я.

– Не так уж это приятно, – сказал он.

Я открыла глаза и посмотрела на него. Он выглядел зеленее обычного.

– Перестаньте их гладить, и они успокоятся, – посоветовал Рис.

Я вгляделась в переливы черной, красной, серой и даже белой пыльцы, измазавшей мои пальцы.

– Что же это за создания?

– Они превратятся в рисунки, – повторил Дойл, – знаки власти.

Я перевела взгляд на него.

– Ты имеешь в виду татуировки, которые когда-то носили сидхе? Но разве они не были скорее похожи на родимые пятна?

– Кое-кто с ними рождался, это верно, но не все.

– Многие приобретали их позднее, входя в силу, – подростками или даже взрослыми, – пояснил Рис.

– Помню, отец мне рассказывал, что люди стали раскрашиваться перед битвой, подражая нашим татуировкам. Знак божества, который должен был их защитить.

– В древности знаки на телах действительно защищали наших последователей, – сказал Дойл. – Защищали лучше всякого оружия, ведь они были проводником силы сидхе, к которому взывал этот знак.

Я заметила, что Дойл говорит официальным, довольно холодным тоном. Он из-за Иви осторожничал, или что-то стряслось?

– Мы были их богами, – вздохнул Рис.

– Богами мы не были, – отрезал Дойл, и голос его стал ниже от гнева. – Мы себя ими считали. Но когда настоящие боги ушли, мы поняли разницу. – Он уставился в темноту, словно смотрел куда-то далеко и на много лет назад. – Люди обнажились перед битвой, нанесли на себя наши символы и были разбиты, потому что в символах больше не было силы.

– Эти кельты здорово упрямые, – грустно хмыкнул Иви. – Раскрашивались еще очень долго после того, как знаки перестали действовать.

– Они думали, что в этом их вина, – сказал Дойл. – Что они недостойны. И они пытались снова завоевать наше одобрение.

Он отвернулся, я видела только сбегавшую по плащу черную косу.

– Это мы были недостойны.

– Так, хорошо, – сказала я. – А с чего этот приступ самоедства? Что я пропустила?

– Он дуется, – ухмыльнулся Рис.

Дойл слегка повернул голову, одарив Риса взглядом, от которого всякий другой сбежал бы с воплями.

– Я не дуюсь.

Рис ухмыльнулся шире.

– Дуешься. Тебя задело, что знаки власти появились на телах Галена и Никки, а не на твоем. Двое, никогда прежде не имевшие татуировок, теперь ими украшены, а мы – нет. – К концу этой фразы его улыбка померкла.

– Никогда не слышал, будто получить отметины – больно. Я думал, они просто возникают.

– И так бывало, – согласился Рис. – Но первые пришли с кровью, и это было чертовски больно.

Мы трое дружно кивнули.

– У тебя знак появился одним из первых? – спросил Дойл, уже без злости, просто с интересом.

Рис кивнул.

– Кромм Круах – последнее из моих имен, а не первое.

И тут Дойл поступил очень невежливо, совершенно не в духе сидхе. Он спросил:

– Кем ты был раньше?

Старые сидхе никогда не задают таких вопросов. Вспоминать о былой славе слишком болезненно.

– Тебе не стоило спрашивать, – сказал Рис.

Дойл церемонно поклонился.

– Я виноват, прости. Я только... – Он разочарованно хмыкнул. – Я вижу, как все вокруг обретают силу, а я остаюсь таким, как прежде.

– Ревнуешь? – спросил Рис.

Дойл закутался в плащ поплотнее и кивнул:

– Похоже. Не только Мерри... Еще и из-за магии.

Кажется, выговорившись, он стал чувствовать себя лучше, или просто в голове у него прояснилось. Потому что он встряхнулся всем телом, как вышедшая из воды собака, и повернулся ко мне с гораздо более спокойным лицом.

– В большинстве случаев татуировки были похожи на мои крылья, – сказал Никка. – Они существовали от рождения.

Я повернулась на его голос, поняв, что меня беспокоило все это время.

– А где твои крылья?!

Он повернулся на другой бок, показав мне спину. Я подумала, что они снова стали татуировкой, но поторопилась. Они еще поднимались над телом, как цветок между ключицами Никки, но уже лежали плоско, словно были на пути к возвращению в прежнее состояние.

– Они опять станут рисунком? – спросила я.

– Возможно, – ответил Рис.

– Никто не знает, – сказал мне Никка.

– Вы с Галеном что, проснулись раньше меня?

– Нет, – улыбнулся Гален, – мы вырубились позже.

Я очень осторожно отклонилась на спинку кровати. Бабочка взмахнула крыльями, мелькнув вспышкой цвета, и снова прикрыла сияющее великолепие черно-серыми верхними крыльями. Отдыхая, совки стремятся слиться с древесной корой. Не ее вина, что, попавшись в белизну моей кожи, бабочка стала так заметна. Но теперь она нервничала из-за своей беззащитности – а значит, двигалась. Одним из постоянных стремлений моей жизни теперь будет не напугать ее. Не хотелось бы мне ощутить, как она станет вырываться по-настоящему. Боюсь, что в таком случае меня просто стошнит. Принцессе не положено выказывать страх, а уж тошнота... Нет, это совсем не подобает королевским особам.
Дойл, видимо, понял мои затруднения и помог мне подоткнуть подушки под спину и голову, чтоб я могла сидеть, не слишком перегибаясь в животе.

– Как там Ройял и остальные феи-крошки? – спросила я.

– Твой эльф в порядке, хотя он единственный не улетел отмываться от крови. Обязательно хотел остаться и убедиться, что с тобой все будет хорошо.

Я попыталась разглядеть что-нибудь в темноте:

– Он здесь?

– За дверью, с Адайром и Готорном.

Иви обвил кроватный столбик бледной рукой, блеснув полоской тела. До меня дошло, что он должен был остаться голым, когда отдал мне свой плащ, но тогда я и не заметила его наготы – посреди моря крови и корчащихся тел.

– Он зовет тебя своей бело-красной богиней. – Интонации Иви звучали вроде бы шутливо, но одновременно – пугающе серьезно. Улыбка, не затрагивающая глаз.

– Я никому не богиня.

– Не уверен, – сказал Иви, плотнее приникая к столбику. Теперь только резное дерево мешало мне увидеть его наготу. – Бывало, нас обожествляли и за меньшее.

Иви пожал плечами.

– Мы тогда были на земле фейри и теперь – на земле фейри. Что значит расстояние, Мрак?

– Где остальные? – спросила я.

– Китто, Холод и еще кто-то ушли за едой для вас, – сказал Дойл.

– Распоряжение Галена: никто не ходит в одиночку. – Рис пожал плечами. – Неглупо придумано. Так что теперь мы везде ходим по трое.

– Но у нас для такого людей не хватит, – удивилась я.

– Теперь – хватит, – сказал Рис.

– Каким образом? – нахмурилась я.

– Королеву удалось убедить, что нам нужны не только боги растительности.

– А почему тогда здесь так пусто? – спросила я.

– Нас тебе недостаточно? – поинтересовался Гален.

Я улыбнулась:

– Не в том дело. Просто, когда все на виду, я знаю, что с ним все в порядке.

– Да, а почему у нас с Мерри появились бабочки, а у Никки – цветок? – спросил Гален.

– У Никки крылья и так есть, – предположил Рис. С этими словами он шагнул вперед, и я заметила что-то не то у него под плащом.

– Это что, повязка? – спросила я.

Рис распахнул плащ: правая рука действительно была на перевязи.

– Что случилось?

– Во-первых, мы убедились, что временные фокусы происходят только в нашем холме. За пределами нашего ситхена время так ползет, что полицейские, наверное, еще не добрались до своей лаборатории.

– Давай сразу ко второй части. Как тебя ранили? – спросила я.

– Мы возвращались домой, когда трое благих предложили нам остановиться поболтать на минутку.

– Вряд ли они выразились именно так, – усомнился Никка.

– Уж больно вежливо для них, – согласился Гален. Он лег на бок, опираясь на локоть. Правую руку он тщательно оберегал, чтобы не потревожить бабочку.

Рис широко улыбнулся.

– Ну, в общем, они нас остановили и особенно хотели потолковать со мной. – Улыбка стала чуть менее веселой. – Командовал я, и моя вина, что они застали нас врасплох. – Он искоса глянул на Дойла. – Моих людей могли убить.

– Убить?! – переспросила я.

– Они воспользовались холодным железом.

– Шутишь! – выдохнул Гален.

Рис прислонился поудобнее к спинке кровати и покачал головой. Вид у него был мрачный.

– Для нас это было неожиданностью.

– Вот за это ты себя не ругай, – заметил Дойл. – В мелких стычках между дворами холодное железо не используется. Его приберегают для войны, а войны сейчас нет.

– Пока нет, – поправил Рис.

– В смысле – пока? – спросил Гален.

– Тебя ранили холодным железом? – спросила я.

Сначала он ответил на мой вопрос.

– Меня атаковал один из них. Поединок был равным, трое на трое, и мы не понимали, что дело серьезней, чем кажется, пока они не зашли слишком далеко. – Рис мотнул головой. – Если б я не преподнес им сюрпризик, могло бы кончиться хуже.

– Какой сюрпризик? – спросила я.

– Смертельное прикосновение. Правда, у моего противника была защита. У меня вся рука онемела. Хорошо все же, что здесь торчала целая стая целителей. Раны от меча и секиры они вылечили, но вот руку... Они ее подвесили на перевязь и велели ждать, пока не пройдет. Я постепенно начал ею кое-что чувствовать – когда иголкой колют, по преимуществу, – но был счастлив почувствовать хоть это.

– А что случилось с тем благим? – спросил Никка.

– Они его уволокли бесчувственного. Как минимум пару дней проваляется.

– А почему он не умер? – спросила я.

– У гоблинов собственной магии нет, а вот у сидхе – есть, – сказал он так, словно это все объясняло.

– Они сказали хоть, почему хотели вас убить? – спросил Гален.

Рис опять вздохнул.

– Одна из их знатных дам обвинила меня и еще двоих в том, что мы ее изнасиловали.

– Что?! – Я подскочила в кровати и тут же оборвала движение, вспомнив про бабочку.

– Она что, свихнулась? – спросил Гален.

– Не знаю, – ответил Рис, – но говорили они вполне серьезно.

– А кого еще она обвиняла?

– Галена и Аблойка.

– Но почему? – не понимала я.

– Это нам неизвестно, – сказал Дойл. – Но вряд ли леди решилась выдвинуть столь страшное обвинение по собственной инициативе.

– Таранис? – догадалась я.

– Называй его имя пореже, – попросил Рис. – На всякий случай. Не хотелось бы, чтобы нас подслушали.

– Я не думаю, что он может слышать, когда произносят его имя, – сказал Дойл.

– Сделай мне такое одолжение, – пожал плечами Рис.

Дойл кивнул:

– Ладно. Я считаю, что он как-то инспирировал это дело.

– Но для чего? Что это ему даст? – спросила я.

– Узнаем, как только вы поедите, – сказал Дойл.

– Как это – узнаем?

– Королева выразила желание, чтобы ты присутствовала при ее разговоре с Таранисом о последних событиях.

– Кажется, люди Тараниса думали, что мы просто позволим им себя арестовать, – сказал Рис. – Что мы попросту отдадимся на милость правосудия благих. – Рис язвительно расхохотался. – Правосудие? Для неблагих при Благом Дворе? Не смешите меня.
– Они все еще считают, что к нашему двору стекаются одни уроды и монстры, – заметил Дойл.

– Никак этого не пойму, – удивился Гален. – Они же могут на нас посмотреть и убедиться, что мы ничем от них не отличаемся.

– Они полагают, что мы скрываем уродства под одеждой, – пояснил Дойл.

Гален поднял бровь:

– Королева почти всегда отвечает на их звонки в окружении толпы обнаженных стражей. Любой, у кого есть глаза, увидит, что каши тела безупречны до последнего дюйма.

– О, но это всего лишь созданная нами нечестивая иллюзия, – хмыкнул Рис. – Видишь ли, мой зеленый друг, благие предпочитают быть сосланными в мир людей, чем перейти к нашему двору, а знаешь почему? В основном – из-за глубокого убеждения, что пребывание при темном дворе уродует, искажает и извращает. Многие верят, что у нас у всех – рога, копыта и чудовищные фаллосы.

– Ну... Немаленькие... – начала было я, но выражение лица Риса заставило меня проглотить шутку.

– Они не о размерах говорят, Мерри, а о форме. Они изображают нас монстрами, потому что стоит благим поверить, что мы от них не отличаемся... – Он пожал плечами. – Им не надо было бы терпеть эту дрянь на троне. У них было бы куда уйти, кроме как в мир людей.

– Андаис они тоже боятся, – возразил Дойл. – И она подстегивает их страх, появляясь в зеркале окровавленной или посреди оргии.

– Мне довелось побеседовать с королем по зеркалу, Дойл, – напомнила я. – Прикосновение плоти стражей помогает сохранять рассудок и защищает от магии Тараниса. Наверное, пытки действуют на королеву так же ободряюще, как секс.

Дойл кивнул.

– Да, это один из способов сопротивляться его магии.

– Я еще не присутствовала при беседе двух монархов, – сказала я. – Это очень страшно?

– Скорее неуютно, – ответил Рис.

– В каком смысле неуютно?

– Король попытается очаровать нас всех, включая королеву. Она будет пытаться разбудить в нем вожделение. А свое окружение она использует в качестве отвлекающего фактора – и для себя, чтобы не поддаться королю, и для короля тоже.

– Нам надо предупредить ее, чтобы вы не сверкали вашими новыми дружками, – припомнил Рис.

– То есть?.. – Я показала на бабочку. Он кивнул.

– Ему не доставит удовольствия, что у нас знаки появились, а у его народа – нет.

– Королева уже нас видела?

– Она сюда приходила и видела все, что могла, – сказал Дойл.

– Почему это звучит так зловеще?

– Она очень воодушевилась, – очень сухо проговорил Рис.

– Что мы пропустили?

– Вам же лучше, что вы это пропустили.

Дойл кивнул.

– Не удивляйся, если твоя тетя предложит тебе как-нибудь навестить ее постель. – Он нахмурился. – Странно, впрочем, что она сняла запрет с Никки и Бидди. Они вольны заняться сексом, как только он будет достаточно хорошо себя чувствовать. Все это очень ее порадовало. Взорванная стена, выбитая дверь... Окрылившиеся феи-крошки. Водоем без воды. Она, похоже, пришла в...

– Экстаз, – закончил Рис.

Я вздрогнула, и бабочка взмахнула крыльями, словно почувствовав мое беспокойство. Ее тельце опять напряглось. Мне показалось, что я чувствую движение ее ножек у себя под кожей. Пришлось сделать несколько глотательных движений, чтобы желудок слегка успокоился.

– Опять зашевелилась? – сочувственно спросил Гален.

Я кивнула.

– Мне не нравится, когда она скребет ножками.

Я опять кивнула.

– Не переживайте, – подбодрил нас Рис. – Они недолго буду ими активными.

Отворилась дверь, в нее просунулась голова в шлеме.

– Ужин принесли, Дойл, – сказал Адайр и добавил, взглянув на меня: – Приятно видеть, что ты пришла в себя, принцесса.

– Это и чувствовать приятно, – ответила я. Я хмуро оглядела комнату. – Хотя немножко света не помешало бы.

Со стен тут же полился свет, обычный свет ситхена, вездесущий и неизвестно откуда бравшийся.

– Ой-ой, – сказал Рис.

– Что? – спросила я.

– Когда в твоей комнате погас свет, он погас везде, – объяснил Дойл.

– И что мы ни делали, он не загорался, – добавил Рис. Я проглотила непонятно откуда взявшийся комок в горле:

– Пока...

– Пока ты не попросила побольше света, – сказал Рис. – Да-а, королева будет испытывать весьма противоречивые чувства по поводу новоявленной влюбленности ситхена в тебя.

– И какие?

– Радость из-за твоей силы и бешенство из-за того, что ее саму ситхен больше не слушается.

Я облизнула пересохшие губы.

– Довольно, пусть поедят.

Дойл велел внести еду.

Китто втащил поднос, а прочие принесли напитки. Холод был первым в веренице стражей, несших только оружие. Он посмотрел на меня и улыбнулся так, как улыбался мне одной. Если у него и были какие-то заморочки насчет наших новых "татуировок", как у Дойла, то внешне ничего не проявлялось. Может, он просто был слишком рад видеть меня в сознании. А может, он меньше беспокоился о силе и власти, чем Дойл. Или, может, я не настолько хорошо понимала двоих моих мужчин, как мне казалось. Я – и не понимаю мужчин моей жизни? Да, в это я могла поверить.

Мяса в рагу хватало в избытке, сок был густым и темным, с легким привкусом темного пива, компенсирующим сладость лука. Мэгги-Мэй знала, что мне нравится, а это блюдо входило в число моих любимых еще до того, как мы с отцом покинули волшебную страну ради мира людей. Мне тогда было шесть лет. В глазах у меня защипало, и горло сдавило. Рагу было точно таким, как всегда. Как хорошо, что есть вещи, которые не меняются, которые всегда остаются такими, как были.

– Мерри, – позвал Гален, – ты плачешь?

Я отрицательно качнула головой, но потом кивнула.

Он обнял меня за плечи той рукой, на которой не было бабочки, притянул поближе. Наверное, я слишком перегнулась в талии, потому что моя собственная бабочка возмущенно затрепыхалась. От ощущения ее возни рагу тяжело бултыхнулось в моем животе. Я села очень прямо. У меня и так неплохая осанка, но до тех пор, пока бабочка не превратится в татуировку, горбиться мне никак нельзя.

– У тебя что-то болит? – спросил Дойл.

Я покачала головой.

– Ты поморщилась как от боли.

– Бабочке не нравится, когда я горблюсь. – Голос у меня был много суше, чем глаза. По голосу никто не догадался бы, что я плакала.
Китто отвлекся от сервировки стола и тронул пальцем мою щеку. Когда он отнял палец, на нем блистала слезинка. Китто поднял палец к губам и слизнул каплю влаги.

Я невольно улыбнулась, и от улыбки слезы полились быстрей, словно серьезностью я удерживала слезы.

– Рагу – одно из любимых моих блюд. И оно такое же. Все вокруг изменилось, а оно нет. И я не уверена уже, что все перемены – к лучшему.

Я прислонилась к теплому плечу Галена, посмотрела на остальных – и вдруг поняла, чего мне хочется.

– Поцелуйте меня, – сказала я.

– К кому ты обращаешься? – спросил Холод.

– Ко всем вам.

Гален наклонился ко мне, и я подняла лицо ему навстречу. Наши губы соприкоснулись, и мое тело среагировало самопроизвольно. Руки метнулись вверх и обняли Галена. Пальцы скользили по его теплой наготе – это не было прелюдией к сексу, просто дважды за один день я думала, что тьма поглотит одного из нас или обоих сразу, и мы никогда уже не обнимем друг друга по эту сторону могилы.

Мы целовали друг друга, его руки сжимали меня нежно и твердо, и слезы из моих глаз полились быстрее.

Гален прервал поцелуй, но прижал меня еще крепче, повторяя:

– Не плачь, Мерри, ну что ты...

– Пусть выплачется, – сказал Рис. – Не так уж плохо, когда женщина проливает по тебе слезы.

Он шагнул ко мне и вытер мои слезы здоровой рукой.

– Есть здесь парочка слезинок ради меня?

Я молча кивнула и тронула повязку у него на руке. Он пошевелил пальцами.

– Это пройдет.

Я опять кивнула.

– Я послала тебя в метель и даже не сказала "До свидания". Он нахмурился, в единственном глазу отразилось недоумение.

– Ты не настолько меня любишь, чтобы лить слезы из-за того, что не поцеловала на прощание. – Он вытер мне вновь показавшиеся слезы, все еще хмурясь.

Я вгляделась в его лицо, в шрамы, заместившие глаз задолго до того, как я появилась на свет. Провела пальцами по избороздившим кожу рубцам. Я положила руки ему на плечи, притянула его к себе и поцеловала тонкую кожу шрамов на месте глаза.

Я зарыдала сильней при мысли, что он прав, что я недостаточно люблю его. Я не понимала, почему эта мысль была так горька, просто чувствовала что-то неправильное. Неправильно, что я послала его в холод и тьму и даже не побеспокоилась сказать несколько слов на прощание. Если кто-то рискует жизнью ради тебя, разве это не должно тебя волновать? Разве не стоит это чего-то большего?

Я нежно поцеловала его в губы. Он ответил на поцелуй еще неуверенно, еще недоумевая, и тело его было напряжено и неподатливо. Я вцепилась в отвороты его пиджака и с силой потянула на себя, заставив его опереться о кровать здоровой рукой.

Я поцеловала его так, словно хотела забраться внутрь него. Рис поддался напору моих губ и ответил мне с той же яростью. Он позволил мне стащить себя на кровать, на меня, хотя перевязанная рука доставляла ему неудобства, прижался ко мне всем телом. Но меня раздражала его одежда, мне хотелось ощущать его нагсз тело. Чтобы убедиться, что он – настоящий и живой и что все хорошо. Что он не страдает из-за того, что он не на первых ролях в команде. Из-за того, что он – не самая большая моя любовь и все же должен рисковать ради меня жизнью. Я хотела обнять его и сказать, как мне жаль, что мое сердце не бесконечно, что оно не может вместить всех, и больше всего – как мне жутко, что он мог погибнуть в снегу, в ночи, и мы бы даже не знали об этом. Что я не знала бы. Богиня предупредила меня, когда помощь потребовалась Галену и Баринтусу, но Рис как будто не стоил в ее глазах такой траты сил.

Мне уже никогда не отправить его куда-то с поручением без мысли, что я, возможно, отправляю его на смерть. Я вытащила его рубашку из брюк – мне нужно было касаться его. Мне нужно было сказать ему руками и телом, что он что-то значит для меня. Что я по-настоящему его вижу. Что я не хочу, чтобы он умирал во тьме, а я не могла бы побежать ему на помощь.

Он оперся на здоровую руку, и я смогла распахнуть его рубашку. Я хотела водить руками по бледной коже, но Рис упал на меня, жадно прижимаясь губами к моим губам. Я забыла о бабочке, я вообще обо всем забыла, кроме ощущения его вжимавшегося в меня тела.

Боль, острая и внезапная, тонкими иглами пронзила кожу на животе. Рис чертыхнулся и отпрянул, словно что-то его укусило. Может, и правда укусило.

Он выпрямился, стоя на коленях, и посмотрел на свой живот. На нем красовался кровавый оттиск моей бабочки. Рис потрогал насекомое – оно было плоским, двухмерным. Кожа по краям от рисунка воспалилась, но изображение выглядело вполне отчетливым.

Все стражи столпились вокруг Риса. Гален спросил:

– Это же не такая штука, как у нас троих?

– Нет. – Дойл едва ощутимо дотронулся до рисунка, и даже от такого легкого прикосновения Рис вздрогнул.

– Ох... – сказал Рис.

Дойл улыбнулся:

– Или бабочке не понравилось, что ты на нее повалился, или...

– Да, – твердо сказал Холод.

– Не может быть, – выдохнул Готорн.

– Что – не может быть? – спросил Гален.

– Зов. – Дойл вытащил футболку из штанов. Я уже собралась напомнить, что сначала кобуру нужно снять, а потом только футболку, – но он оставил руки в рукавах, а футболку вывернул через голову, обнажив грудь и живот.

– Что за зов? – спросила я.

– О чем ты думала в момент, когда поцеловала Риса? – ответил вопросом Дойл.

– Что я не хочу отпускать его во тьму и не иметь возможности его найти.

Рис соскользнул с постели. Кажется, движение причинило ему боль, но он воспользовался обеими руками. Он это тоже заметил, потому что вынул руку из повязки и пошевелил пальцами:

– Здоровая.

Он перевел взгляд на рану на животе, а потом опять на меня.

– Одинаковые татуировки – плохая примета для личных отношений... – Он пытался пошутить, но выражение лица не соответствовало легкомысленным словам.

Я потрогала свою бабочку: прикосновения ее по-прежнему раздражали, она дергала крылышками.

– Еще живая.

Дойл забрался на постель, но я попятилась от него.

– Объясни сначала! – Я выставила руку вперед, чтобы удержать его на расстоянии.

– Может, твой знак силы просто отметил так свое раздражение. Такое случается. – Дойл навис надо мной на четвереньках, но еще не касался меня. – А вот если это зов, то ты сможешь осуществить свое желание. Ты сумеешь найти Риса хоть под землей, хоть под водой. Достаточно о нем подумать – и знак приведет тебя к нему. Иногда знак может предупредить, если призываемый в опасности или ранен.
– Настоящий зов может многое, – заметил Холод.

– К настоящему зову никто не был способен на протяжении веков, – сказал Готорн.

– Как вы можете сомневаться? – воскликнул Адайр. Он снял шлем, и я увидела его радостную улыбку. Он казался таким уверенным во всем... – Она – наш амерадур!

Дойл попытался лечь на меня, но я уперлась в него рукой. Мне нужно было кое-что выяснить, прежде чем мы продолжим наш маленький эксперимент. Но едва я коснулась его голой груди, меня пронзила резкая боль. Боль не в руке, а в груди – точно в том месте, где я касалась Дойла. По его груди, чуть пониже серебряного кольца, побежала кровь. Мрак на боль никак не среагировал, разве что глаза стали чуть напряженней.

– Один ответ мы получили. – Никка подвинулся дальше на край постели и раскинулся там в вольной позе. – Дело не в том, что знак силы не желает, чтобы его трогали.

Дойл наклонился и коснулся моих губ коротким поцелуем. Это сошло без последствий, и меня отпустило напряжение, которого я сама до этой минуты не осознавала.

На темном лице сверкнула яркая улыбка.

– Ты хотела, чтобы тебя поцеловали.

– Какого черта ты так рад? Это жутко больно!

Улыбка померкла.

– Я совсем не рад, что причинил тебе боль, Мередит, но то, что ты можешь нас отметить, – это великолепно.

– Почему? – спросила я.

– Потому что доказывает твою силу. – Рис довольным не выглядел. – Когда-то я мог отмечать других, но когда я пошел на службу к королеве, она поставила на меня свою отметину. Потом и этот знак исчез, и вообще знаков больше не было. Ничего похожего на это. – Он осторожно провел пальцами по воспаленной коже.

– Хотите я вас перевяжу? – негромко спросила Хафвин.

– Да, пока не спадет воспаление, – ответил Дойл, поднимаясь.

– Королева обрадуется, а вот остальные... – проговорил Готорн. – Всегда бытовало мнение, что такие отметины – знак подчиненности, служения тому, кто выше тебя. Что эта отметина говорит: я ношу знак своего хозяина.

Доспехи и шлем он так и не снял. Я посмотрела на него:

– Ты тоже так думаешь?

– Когда-то думал.

Холод закатал рукав пиджака, обнажив предплечье.

– Если знаки действуют как им положено, то пусть лучше они будут там, где их легко увидеть. Они могут передавать сообщения, предупреждать. Как бы я ни хотел прижаться к тебе всем телом, знак я предпочту иметь на руке.

Дойл вздохнул.

– Гораздо умнее, чем на груди. Я не подумал.

– Ты поддался очарованию ее красоты и обещанию власти.

Дойл снова вздохнул.

– Да.

Холод протянул ко мне руку. Я осторожно села, опасаясь потревожить бабочку.

– Почему мне всякий раз больно? Это же не у меня появляются знаки.

– У тебя знак уже есть, – напомнил Холод. – Что до боли... – Он мягко улыбнулся, в глазах светилось знание, мне пока недоступное. – Ты должна знать, Мерри, что никакая сила не дается даром.

Я хотела бы возразить, только возразить было нечего. Он был прав. Я посмотрела на его белую мускулистую руку, собираясь с силами, глубоко вдохнула и положила ладонь ему на предплечье. Он зашипел сквозь зубы.

Я на миг замерла, не способная издать ни звука, потом дыхание вернулось с шумным вздохом. Я взглянула на Галена и Никку, по-прежнему лежащих в кровати.

– У нас у троих есть знаки. Что будет, если мы прикоснемся друг к другу?

– Давай сегодня выяснять не будем, – попросил Дойл. – Я не представляю, чем это кончится сейчас, когда они такие... новенькие.

Китто подошел к Холоду.

– Я бы с радостью носил твой знак, Мерри.

Мне пришлось улыбнуться. Если отметины и вправду могут помочь проследить за каждым из нас, то Китто нельзя оставлять без знака.

– Тогда давай руку.

Он протянул руку без малейшего сомнения. Я коснулась рукой его предплечья. Он зашипел, как рассерженный кот, но не отдернулся. Когда я отняла руку, у него на коже исходила кровью моя бабочка. Я потерла собственное предплечье.

– Давайте сменим руку для следующего, ладно?

– А кто будет следующим? – спросил Иви. – Ничего личного, принцесса, но я соглашался на секс, не на рабство.

– Что ты имеешь в виду под "рабством"? – нахмурилась я.

– Отметины означают, что мы – твои люди, – сказал Дойл. – Это свидетельство того, что Богиня выбрала нас для тебя.

– Так это получится не со всеми? – уточнила я.

Он покачал головой.

– Только с теми, кто воистину предназначен быть твоим.

– Моим – в каком смысле?

Дойл нахмурился.

– Я не уверен в определении. Порой появляется воин – именно тогда, когда он нужен, – и дает тебе клятву. Иногда – пророчица... В любом случае это именно тот или те, кто нужен тебе для успеха, в чем бы он ни заключался.

– Знаки начинают собирать народ лишь в случае крайней необходимости, – заметил Рис.

– Но если знак появился, его не стереть, – сказал Готорн.

– Знаки королевы стерлись, – напомнила я.

– Об этом лучше не упоминать вслух, – сказал Рис. – За пределами этой комнаты – точно.

– Я с радостью дам обет принцессе, – заявил Адайр. Он положил шлем на прикроватный столик и принялся расстегивать латную перчатку. Холод пришел ему на помощь. Снимать и надевать доспехи легче, когда тебе помогают.

Я прижала ладонь к обнаженной руке Адайра, но ничего не произошло.

– Черт, – выразился Рис.

Дойл кивнул.

– Чтобы попасть в свиту Андаис, чтобы доказать свое право носить ее знак, нам приходилось драться.

– Не думаю, что право носить знак Мерри можно заслужить дракой, – сказал Холод.

– А это важно – отметить его именно сегодня? – спросил Гален.

– Королева вскоре заберет Мерри, чтобы говорить с Таранисом, – напомнил Холод.

– Мне будет спокойней, если мы убедимся хотя бы в одном. Если Мерри возляжет с Адайром и его кожа и после этого не примет ее знак, то, возможно, она призвала уже всех, кто нужен ей для победы. – Дойл подошел к другой руке Адайра, чтобы поскорее освободить его от доспехов. Холод, помедлив мгновение, присоединился к нему. Одну деталь за другой они снимали латы с Адайра, открывая тело и белье, которое не давало металлу натирать кожу.

Адайр в изумлении переводил взгляд с Дойла на Холода и наконец спросил:

– Нет, – сказал Дойл, вместе с Холодом трудясь над скреплявшими кирасу шнурами. Двое мужчин дружно вытряхнули Адайра из большей части узорных лат. На боку у него еще красовалась повязка: Хафвин поберегла силы и не стала полностью залечивать его рану.

– Я не слишком легко делюсь Мередит, – пробурчал Холод, снимая с Адайра остатки брони и берясь за окровавленную и прорезанную поддевку. – Но вдруг нам не хватит в битве одного сильного воина? – Он тряхнул головой, так что его волосы сверкнули серебром в неярком свете. – Я не позволю себе из ревности поставить в опасность ее жизнь или жизнь моих собратьев.

Холод посмотрел на еще кровоточащую рану у себя на руке.

– Мередит – богиня плодородия среди прочего, и именно здесь лежат корни ее силы. Драка не принесет тебе ее знак.

Они с Дойлом одновременно отступили, дав Адайру самостоятельно освободиться от оставшегося белья.

– Заслужи милость леди, если сумеешь, – сказал Холод, и в его голосе почти не различалась злость. Он очень старался.

Адайр бросил последний отчаянный взгляд на Дойла.

– А что, если знак и тогда не появится?

– В любом случае ты прервешь свой долгий пост и допьяна напьешься нашей госпожой. Потому что она – наша госпожа. Будет ли она и твоей госпожой – еще неизвестно.

С этими словами он сделал шаг назад, как и Холод с другой стороны. Гален и Никка убрались из постели. Никка улыбнулся:

– Это большая постель, но в первый раз нужно быть либо с тем, с кем хочешь ее делить, либо только вдвоем.

Тут я заметила, что Бидди с нами не было. Я открыла рот, чтобы спросить, где она, но Адайр уже стоял у кровати. Обнаженный. Наверное, он разделся, пока я смотрела на Никку.

Я уже видела его обнаженным, и совсем недавно. Королева позаботилась, чтобы он вышел мне навстречу без единой нитки на теле, не считая оружия. Андаис никогда не отличалась тонкостью в намеках, а она хотела, чтобы я переспала с возможно большим числом растительных богов. Не знаю, о чем она думала – что голыми мы быстрее перейдем к делу или что вид его наготы меня возбудит? Сейчас он был так же красив, как и тогда. Я думала увидеть в его глазах желание или хотя бы нетерпение, но он смотрел в пол и никакого вожделения не выказывал.

Я дотянулась до его руки. Он никак не отреагировал, не сжал мою руку, но и свою не отдернул.

– Что случилось, Адайр? – спросила я.

– Я очень долго не был с женщиной, – ответил он и снова опустил взгляд.

– Она будет очень нежной, если тебе это нужно, – сказал Никка от подножия кровати.

– Или не будет, – чуть усмехнулся Дойл.

– Она будет такой, как тебе нужно, – объяснил Холод. – В этом ее магия.

– Часть ее сущности, я бы сказал, – добавил Дойл.

Адайр озадаченно на них посмотрел:

– Что же она такое?

– Она – плодородие земли, – ответил Дойл.

– Она обладает руками крови и плоти, – возразил Готорн, – это темные силы!

– Да ну тебя, Боярышня [24] ! – поморщился Рис. – Кровь и плоть давали силу злакам столько же времени, если не дольше, чем секс.

– Не зови меня так, – сказал Готорн.

Рис пожал плечами.

– Ладно. В общем, в ней соединяются силы обоих дворов.

– Богиня сочла нужным разделить между дворами власть над разными проявлениями плодородия, – возразил Готорн.

– Что Богиня пожелала разделить, она же может и объединить, – ответил Дойл.

Я сжала руку Адайра. Он повернулся, бросив на меня испуганный взгляд, и снова уставился в пол.

– Я не причиню тебе вреда, обещаю.

Он ответил, не поднимая глаз:

– Я скорее боюсь повредить тебе.

Холод расхохотался.

Все вокруг повернулись к нему. Он встряхнул головой.

– Помнишь, что я сказал тебе в первую ночь? – спросил он меня.

Я улыбнулась и кивнула:

– И что было потом, тоже помню.

– Ты не причинишь ей вреда, Адайр. Разве ты не видел, что вытворяли в коридоре они с Мистралем?

Адайр облизнул губы и стрельнул в меня еще одним взглядом.

– У вас первый раз тоже был при зрителях?

– А, – сказал Холод, и лицо его стало почти умиленным.

Дойл облек его мысли в слова.

– Мы все были на твоем месте. Веками не прикасаться к женщине... Каждый из нас сомневался, не забыл ли он, как доставлять удовольствие кому бы то ни было, в том числе и себе самому. – Он хлопнул Адайра по плечу. – Не скажу, что с практикой мы не усовершенствовались, но в первый раз мы все тоже справились, и ты сможешь.

– Мне кажется, ему хочется поменьше зрителей, – сказала я.

– Кому ты предложишь остаться? – спросил Дойл.

– Решите вы с Адайром.

Адайр наградил меня удивленным взглядом.

– Ты позволишь мне решать, кому остаться и кому уйти?

– Большинство из присутствующих – мои друзья и любовники, но с тобой они в других отношениях. А удовольствие должен получить ты.

– Я хочу, чтобы и ты получила удовольствие.

Я улыбнулась.

– Я тоже. Я имела в виду, я не раз уже наслаждалась так, как того хотела. Я хотела бы, чтобы этой ночью ты наслаждался так, как тебе хочется. – Я села прямей, оторвавшись от бортика кровати. – Как ты меня хочешь? Что ты хочешь сделать со мной? Какое желание или фантазия больше всего тебя донимают? О чем ты больше всего тосковал?

Он наконец посмотрел на меня по-настоящему, не просто бросил взгляд искоса. Его глаза блестели, и не от магии.

– Обо всем.

Он отвернулся, чтобы я не видела его слез.

– Все – это крупная заявка, – сказала я, – а нас вот-вот позовет королева.

Его плечи ссутулились, будто я его ударила.

Я сжала его ладонь и мягко потянула его к постели.

– Заявка крупная, но я сделаю все, что сумею.

Он повернулся ко мне, в глазах отражалось недоверие. Он просто не верил, что я говорю правду. Он не верил, что я не причиню ему боли, что не посмеюсь над ним, что удовлетворю ту часть его личности, над которой так долго измывалась Андаис.

Я встала на колени и притянула его к себе, взяв за плечи.

– Поцелуй меня, пожалуйста.
– Пожалуйста, – повторил он и поднял ко мне глаза, блестящие от слез, но злые. – Ты говоришь "пожалуйста". В чем здесь подвох?

– Я говорю "пожалуйста", чтобы ты знал, что это не приказ. Я прошу поцеловать меня, потому что хочу, чтобы ты меня поцеловал, но только если и ты этого хочешь.

Он оглянулся на остальных мужчин:

– Она понимает, что это для нас значит, когда нас просят?

Большинство присутствующих кивнули.

– Понимает, – сказал Дойл.

– Потому она это и говорит, – добавил Никка. – Она чувствует, что нам нужно.

Адайр опять посмотрел на меня.

– Чего ты от меня хочешь?

– Только то, что ты хочешь дать.

Он потянулся ко мне, всхлипнув, но стоило нашим губам соприкоснуться, и всю неуверенность будто рукой сняло. Его губы мяли мне рот, пальцы впивались в предплечья. Он забрался на постель и заставил меня лечь на спину, лег на меня сверху и обнаружил, как и большинство стражей, что он для меня слишком высок. Тело его потяжелело от желания.

Адайр нависал надо мной, прикладывая массу усилий, чтобы нигде меня не коснуться. Я вспомнила, что вчера, когда мы встретились впервые, его магия ответила моей. Что даже от относительной близости, когда я была полностью одета, его и моя магия содрогнулись одновременно. Сейчас же он словно был куском льда. Нет, руки у него были теплыми, и сам он был не менее жив, чем любой мужчина, но его магия будто была спрятана за семью замками.

Я обвела его взглядом, всю его кожу цвета солнца, пробивающегося сквозь листву, – того чудесного золотистого оттенка, какого людям не добиться никаким загаром. Поцелованный солнцем – так это зовется у сидхе, и так оно и есть. Взгляд вернулся к лицу, к тройным краскам его глаз. Внутреннее кольцо из расплавленного золота, потом круг бледно-желтого солнечного света и последний, самый широкий, – оранжево-красный, как лепестки настурции. Каштановые волосы были острижены так коротко, что лицо его казалось более обнаженным, чем тело, словно вместе с волосами королева отняла у него нечто более существенное.

Глядя ему в глаза, я спросила:

– Ты закрываешь от меня свою магию. Почему?

– Мы едва коснулись друг друга, и вода снова наполнила исцеляющий источник. Что случится, если мы позволим себе большее?

Я смотрела в его лицо, в его глаза и видела... страх. Не трусость, но боязнь неизвестности и еще что-то. Страх того рода, какой испытываешь, находясь на гребне волны, – страх, смешанный с восторгом. Ты хочешь броситься вниз вместе с ней, хочешь отдаться на ее волю, но искушение не уничтожает страх. Уменьшает, может быть, но не избавляет от него совсем.

– Не хотелось бы заострять на этом внимание, – сказал Рис, – но королева может прислать вызов в любой момент.

– Не раньше, чем она покончит с лордом Гвеннином, – заметил Холод.

Мы обернулись к нему.

– Я встретил одну из служанок королевы по пути из кухни. Королева и Иезекииль проявили к Гвеннину особое внимание.

– Бедный мерзавец, – вздохнул Рис.

Даже помня, что именно он наложил заклинание на меня и Бидди, воспользовавшись долей смертной крови, текущей в наших жилах, я не могла не согласиться с Рисом. Одно дело – обычная пытка, другое – забавы королевы, а получить максимум внимания и от королевы, и от ее личного палача – это выводило боль на совершенно новый уровень. На такой, о котором я и думать не хотела.

– Но вы получаете в результате немного больше времени, – продолжил Холод, – вот что я хотел сказать.

Я взглянула на Адайра:

– Опусти свои щиты, лорд дубравы. Дай своей магии воззвать к моей, и пусть свет и тени запляшут по стенам.

Что-то похожее на боль мелькнуло в его глазах. Он прошептал так тихо, что, думаю, его не расслышал никто, кроме меня:

– Я боюсь.

Я не спросила, чего он боится, чтобы не дать другим мужчинам понять его слова, ведь он этого явно не хотел.

– Поцелуй меня, Адайр, просто поцелуй.

– С тобой это не будет просто поцелуем, – прошептал он. Я улыбнулась.

– Хочешь, чтобы я предложила это Иви или Готорну? Он опустил голову, едва не коснувшись макушкой моей груди.

– Нет! – почти выкрикнул он и поднял на меня глаза, и в этих глазах светились решительность, злость, гордость – все, что обычно в них было. – Нет, – повторил он – и снял щиты.

Его магия дрожала надо мной, трепетала над моей обнаженной плотью. Я содрогалась от малейшего прикосновения его силы, а ведь она еще и не проявилась толком – он всего лишь перестал ее экранировать. Я едва сумела выговорить:

– Почему я так странно реагирую на твою магию?

Он держался надо мной, опираясь на руки и пальцы ног. Ему пришлось дважды сглотнуть, чтобы суметь выговорить:

– Наша магия сходна.

– Подобное притягивается к подобному, – прошептала я.

– Я – та сила, что заставляет семя вырываться из его темницы и тянуться к солнцу.

Он начал опускаться, как в очень замедленном сеансе отжиманий, будто проталкиваясь сквозь слои энергии, и наши ауры вспыхнули двумя отдельными огнями. Я видела их в уме – тем зрением, которое никак не связано со зрительными нервами, зато очень сильно связано со снами и грезами. Он выдохнул сквозь эту энергию:

– А ты – земля, что принимает семя.

– Нет, – прошептала я, – земля – это Аматеон.

– Он – плуг, а не земля, – возразил Адайр.

Я качнула головой, вздрогнув от нового взвихрения его магии. Наши ауры, самая внешняя оболочка нашей магии, столкнулись – и две половинки соединились в целое.

– Аматеон – магия земли, оживляющая семя. Ты – солнечное тепло, зовущее семя на свет. Аматеон – повелитель неглубокой темноты, что хранит семя в его темной колыбели, пока ты его не позовешь. – Слова принадлежали мне, и голос исходил из моих уст, но теперь я умела распознавать отзвук Богини.

Сила Адайра так полыхнула, что мы оба зажмурились, как будто воображаемое пламя было самым настоящим. Моя сила вспыхнула в ответ – белое сияние в дополнение к его золотому жару.

Когда сияние померкло настолько, что снова стало видно лицо стража, глаза у него целиком светились ярко-желтым, словно магия поглотила другие цвета. Под его кожей будто зажгли огромную золотую свечу, и свет ее широкой полосой сиял в середине его тела, оставляя в относительной тени внешние края.

Моя кожа светилась так, словно во мне взошла полная луна. Но лунный свет – лишь отражение солнечного. Мое сияние стало ярче, отражая силу Адайра. Его сила словно питала мою.
Его губы почти касались моих, когда он прошептал:

– Если я – сила, что проращивает семена, а Аматеон – почва, что их хранит, то что же – ты, Мередит? Что ты такое?

– Я – жизнь, заключенная в семенах, Адайр. Я расту, я питаю свой народ, я умираю и возрождаюсь. Я возрастаю и уменьшаюсь. Я изливаю свет и прячусь во тьме, Я была всегда и всегда буду.

– Богиня, – прошептал он. – Дану.

Наши губы встретились, и его дыхание теплым вихрем ворвалось в меня. Я словно вдохнула самую его сущность, его магию.

Он оторвался от моих губ, и магия протянулась меж нами – теплая, густая, сладкая. Он шепнул в эту теплую силу:

– Мередит...

Я чувствовала, как его тело опускается на мое.

– Мередит, – снова произнес он.

Он придвинулся ко мне, и я раскрылась ему навстречу.

– Мередит!

Он шептал мое имя, и оно жаром отдавалось по коже, пока мощный изгиб его тела искал путь в меня.

Мы соединились. Магия будто замерла на миг, будто задержал дыхание сказочный великан. Мы лежали на постели в интимнейшем из объятий, соединенные, как это только доступно мужчине и женщине, и это было как возвращение домой. Словно я целую жизнь ждала, пока этот мужчина обнимет меня, пока его тело войдет в мое. И то же ощущение чуда я видела у него на лице.

Сияние от центра его тела начало распространяться в стороны. Магия нарастала, великан был готов выдохнуть, и я уже не могла различить, что было плотью и что – магией.

И мир сместился.

Сквозь сияние белого и золотого света, которым стали наша магия и наши тела, я увидела воздвигающуюся вокруг нас темную равнину. Мы уже не были в спальне королевы. Дойл, Рис и Холод поднялись с земли и встали, глядя на нас. У меня мелькнула мысль о том, куда это ситхен нас перебросил, но большей части моего существа до этого не было дела. Мне не было дела ни до чего, кроме ощущения Адайра в моем теле. Наша магия расплескала тьму, разбила ее на свет и пляшущие тени, сила по-прежнему пульсировала и росла, пока мне не показалось, что моя кожа уже не в силах ее вместить. Что я растворюсь и стану светом. Я прокричала свое наслаждение в огни и тени нашей любви, но до конца еще было далеко.

Я чувствовала, как мои ногти рвут кожу Адайра, видела, как его тело истекает золотой кровью, будто солнечным светом.

Почва подо мной начала поддаваться, я будто проваливалась в нее, как это случилось с Аматеоном. Земля вспучилась и на миг будто вскипела, как вода, заливая мое тело мягкой теплой волной, и эта волна захлестнула меня всю, и Адайру пришлось пробиваться сквозь нее, загоняя глубоко внутрь меня эту теплую будто кровь воду. Из теплой влага возникли руки. Руки и тело прижимались ко мне, следуя за потоком жидкости. Мускулы, кожа, тело – цельное и настоящее – сформировались подо мной. Я поняла, кто это, еще до того, как Аматеон поднял голову, встретившись со мной взглядом цветочных глаз. Он был во мне еще до того, как окончательно обрел материальность. Он был внутри, как и Адайр, и они делили меня.

Я опять закричала, на этот раз от удовольствия и боли одновременно. Они вдвоем были почти слишком для меня.

Адайр приподнялся на руках, а ладони Аматеона нашли мои груди.

Они наконец вошли в общий ритм и теперь словно слились воедино. Я открыла рот, чтобы крикнуть, чтобы сказать, что я больше не вынесу, и неожиданно меня захватил оргазм, обратив боль в наслаждение, невыносимое – в нужное. Моя плоть содрогнулась, и я ощутила их совместную дрожь, и новый оргазм заставил меня кричать. Их крики вторили моим.

Несколько мгновений мы бессильно лежали в объятиях друг друга. Сияние наше слабело. Адайр свалился на меня, и я чувствовала, как колотится сердце Аматеона у меня под спиной. Лежать между ними было чудесно, но едва я об этом подумала, мое тело напомнило мне, что как только эндорфины окончательно прекратят действовать, будет больно – потому что сейчас боль была едва ощутима.

Я набрала воздуху, чтобы попросить их сдвинуться, но в этот момент тишину нарушил другой голос.

– Браво, Мередит!

Она захлопала в ладоши, и вместе с ней захлопали и другие, потому что, когда королева аплодирует, свита делает то же самое.

Эндорфины испарились, будто их не было. Я невольно застонала. Черт, наверняка я вся в ссадинах.

– Мередит, – сказала она, – я и не знала, что ты на такое способна.

И она засмеялась собственным словам и еще продолжала смеяться, когда Адайр приподнялся достаточно, чтобы я ее разглядела.

Тело Андаис блестело в неярком свете, блестело от свежей и не такой уж свежей крови. Кровь покрывала ее с ног до головы. Длинные волосы липли к телу, пропитанные кровью и более густыми субстанциями.

Рис помог мне подняться, и я освободилась от Аматеона с Адайром. Он держал меня в объятиях, и я была этому рада, потому что вряд ли смогла бы стоять на ногах. Холод и Дойл стояли рядом с нами, не то чтобы защищая нас от королевы, но близко к этому.

– Мы искали тебя, племянница. Похоже, полицейские твои нам все-таки не были нужны.

– Что случилось? – спросила я севшим голосом.

– Наш убийца признался, Мередит, и криминалисты для этого не потребовались.

Она наклонилась почти до земли и выпрямилась, подняв руку; из руки к чему-то на земле тянулась толстая веревка. Я увидела все глазами до того, как мой мозг сумел это осознать. У ее ног, свернутое калачиком, лежало тело – настолько окровавленное и истерзанное, что я не могла даже определить, мужчина это или женщина.

Андаис потянула за веревку, и человек завопил. В руке у нее была не веревка. Она держала его внутренности.

– Слышишь меня, Мередит? Пытка добыла ответ на твою загадку раньше, чем полиция сумела хотя бы обработать свои так называемые улики. – Она еще раз дернула рукой, исторгнув жуткий крик из глотки мужчины. То есть это почти наверняка был мужчина.

Я прижалась к груди Риса и попыталась придать лицу самое безразличное выражение, на какое была способна. Совсем не показать испуг все равно не удалось бы – слишком уж жутким было зрелище. Чуть ли не самым жутким, что я видела, и полностью скрыть свои чувства даже надеяться не стоило. Я попыталась все же овладеть собой, не сумела и не могла уже понять, стоит ли об этом беспокоиться. Иногда Андаис злило, если ее труды не ценили по достоинству. Получать удовольствие от пыток я никогда не могла, так что мне оставалось лишь показывать ей, насколько жуткими и кошмарными я считаю ее таланты.

Она рассмеялась низким горловым смехом.

– Такая мина, Мередит! Ты находишь судьбу Гвеннина ужасной?

Я кивнула, плотнее прижимаясь к Рису. Его руки напряглись.
– Да, тетя, я считаю ее ужасной.

– Но мы получили результат, не станешь спорить?

Я бы могла... Но предпочла высказаться не впрямую.

– Если ты говоришь, что это Гвеннин, я поверю тебе, но вообще-то я бы его не узнала.

– О, это он. – Она посмотрела на тело у своих ног и сжала руку покрепче. Гвеннин застонал, но стон ее не удовлетворил. Она дернула сильней, снова заставив его завопить. Это ей понравилось.

– Он сказал, почему он убил Беатриче? – Я не стала высказывать подозрение, что любой на его месте признался бы в чем угодно, от убийства Кеннеди до грабежа и разорения Рима, лишь бы прекратить мучения. Никто не смог бы выдержать того, что она с ним сотворила.

– Она разделила с ним постель, но потом отвергла ни с того ни с сего.

– Он убил Беатриче за то, что она отказалась быть его любовницей? – Я очень старалась не выразить голосом своего недоверия.

Андаис потянула за внутренности резко и быстро, вырвав из его глотки еще один крик.

– Скажи ей то же, что и мне, – велела она.

Он откашлялся и сплюнул кровью. Наконец он сумел заговорить. Голос был таким же измученным, как и его тело, сорванным от крика.

– Я не думал, что она умрет. Она же бессмертная, она – фейри. Я не воспользовался сталью или холодным железом. Удар не должен был быть смертельным. – Он снова закашлялся и начал оседать на землю, но Андаис потянула за кишки, и он попытался сохранить равновесие, опираясь на руку – с начисто содранной кожей.

Когда он слегка пришел в себя, я спросила:

– Ты ударил ее ножом в спину, потому что она не хотела больше быть твоей возлюбленной?

– Она была только развлечением, не возлюбленной.

– Развлечением? – переспросила я. – Потому что малые фейри не могут быть возлюбленными?

– Да, – сказал он этим своим сорванным голосом.

Странно, но мне уже не было жаль его так, как мгновение назад. То, что с ним сделали, было по-прежнему ужасно, и никто не заслуживал такого, но...

– Если она для тебя ничего не значила, то почему ее пренебрежение подвигло тебя к убийству?

– Я не собирался ее убивать. – Его голос пресекся – не от слез, просто от страданий, которые ему причиняла Андаис.

– Но если она была только игрушкой, ты мог найти десяток таких же. Множество малых фейри прыгнули бы в постель лорда-сидхе по первому знаку.

На бесформенном лице, где только в очертании скул сохранился намек на прежнего Гвеннина, не отразилось никаких эмоций. Андаис отняла у него мимику вместе с кожей и плотью. Но в голосе что-то прозвучало.

– Они не были бы Беатриче.

И в этом было все дело. Он любил ее как мог, а она его отвергла. Он не хотел убивать ее, только ранить – как она ранила его. Он ударил ее в сердце, как она ударила его. Ему неоткуда было знать, что фейри стали такими уязвимыми, что клинок – даже не из стали или холодного железа – ее убьет.

– А человек? – спросила я. – Зачем было убивать его?

– Он все видел, – сказал Гвеннин.

Я с силой выдохнула и прижалась к Рису. Я ничего так не хотела, как зажмуриться покрепче и не смотреть на это все. Но я смотрела. Если бы я была уверена на сто процентов, что смогу держаться на ногах самостоятельно, я бы сказала Рису отпустить меня, но свалиться в грязь – значило бы утратить и тот невеликий авторитет, который у меня все же имелся.

– Я бы хотела дождаться подтверждения от человеческой полиции и науки, просто в дополнение. На пресс-конференции все прозвучит лучше, если полиция сможет подтвердить наши слова.

– Пресс-конференция? Он умрет не позже завтрашней ночи.

– Тетя Андаис, он убил репортера-человека. Если мы не продемонстрируем его прессе сравнительно целым и невредимым, это подорвет всю репутацию, которую ты нам создавала долгими десятилетиями.

Она довольно громко вздохнула.

– В твоих словах есть резон, Мередит. Он понадобится прессе, и в лучшем состоянии, чем теперь. – Она улыбнулась, глядя на Гвеннина. – До чего жалко тратить исцеляющую магию на завтрашний труп.

Спорить было не с чем, но я заметила все же:

– Нам нельзя показывать его людям в таком виде.

– Думаешь, людей это расстроит?

– Это подтвердит все, что о нас говорят благие.

– Ты вся в грязи, я – в крови, не так уж мы отличаемся, – хмыкнула она.

Я посмотрела на свою руку, сжимавшую белую рубашку Риса, и признала ее правоту. Я вся была перемазана густой темной грязью. Аматеон был черным от грязи точно так же, как королева – красной от крови. Волосы липли к его телу по всей длине. Когда он исчез, волосы у него едва доходили до плеч, теперь они достигали по меньшей мере до икр.

Адайр был не так грязен, он лежал сверху. Но его волосы тоже спадали каштановыми волнами вдоль лица, а не топорщились коротким ежиком. Кудри еще не касались широких плеч, но это было только начало.

Я повертела головой и убедилась, что мои собственные волосы, прилипшие к спине и плечам, тоже стали длинней. Они спадали теперь заметно ниже плеч.

– Ты черт знает во что превратила вход в мой тронный зал, Мередит.

– Прошу прощения, тетя Андаис, это не нарочно. – Мой голос звучал почти спокойно. Я попыталась не смотреть на огрызки от мужчины, что она держала на поводке из его собственных кишок, но было одинаково трудно и отвести взгляд в сторону, и не отводить. Я все же смотрела, потому что никак не могла соотнести гордого, высокого, высокомерного и красивого Гвеннина с этой лишенной кожи и большой части плоти фигурой у ее ног. Даже зная, что это он, я не могла его узнать. Она его уничтожила.

Кто угодно, кто угодно признался бы во всем, что она потребовала, лишь бы прекратить такую боль. Я не верила в полученное ею "признание", но не осмеливалась сказать об этом вслух. Она была абсолютно довольна собой. После хорошей и удачной пытки она была так счастлива, как это только было ей доступно. Наверное, всем нужно хобби.

– Там, где состоялся ваш милый тройничок, теперь бьет источник, – сообщила она.

Рис чуть передвинулся, чтобы я смогла это увидеть: и правда, земля вспучилась, и сквозь нее пробился родничок. Вода разлилась шире, отыскивая русло для маленького ручья, а может, впадину для озерца. Понадобится время, чтобы вода нашла себе путь и решила, как она захочет изменить облик земли. Пожелает ли она стать глубоким спокойным озером или быстрым потоком. Разумеется, парочка скал, на которых могла бы дробиться и играть вода, тоже не помешали бы.

Мне не стоило об этом думать. Единственное мое оправдание – в том, что я пыталась смотреть куда угодно, думать о чем угодно, только не об этом жалком огрызке, оставшемся от лорда сидхе.

– Кажется, ситхен оживает, – сказала Андаис, но голос у нее был совсем не такой радостный, как можно было ждать. – Думаю, глубокий зеркальный пруд в пару тому, что уже есть, был бы очень к месту. Как ты находишь, Мередит?

Я не знала, что сказать, потому что согласиться – значило бы соврать, а не согласиться было бы недипломатично. Она сощурила глаза и спросила:

– Ты не согласна, племянница?

– Не знаю, как сказать, тетя Андаис...

– Скажи правду, – предложила она голосом, ясно говорившим, что правда ей ни к чему, ей нужно согласие.

– Твои слова говорят одно, а тон – другое, и мне остается гадать, повиноваться ли твоим словам или твоему гневу.

Она рассмеялась, и, похоже, искренне.

– Ох, Мередит, у тебя не только волос прибавилось, но и дипломатии.

Потом ее глаза опять сузились, и она потребовала:

– Скажи правду, племянница: считаешь ли ты, что источник нужен для нового пруда?

Я облизнула губы и бросила взгляд на Дойла, пытаясь попросить совета, что говорить. Андаис заорала:

– Не смей на него смотреть! Хочешь стать королевой, так думай сама. Отвечай!

– Нет, я не считаю, что здесь будет пруд.

– А что тогда здесь будет, племянница?

Руки Риса напряглись в знак предупреждения, хоть оно и не было мне нужно. Я видела злость Андаис, но она не оставила мне выхода. Если я солгу, говорил мне внутренний голос, я предам саму магию, что объединяет землю и воду. Я не могла солгать, но королева не хотела слышать правду, что бы она ни говорила.

Она двинулась к нам, волоча за собой Гвеннина, и он завопил, тщетно ее моля и цепляясь за грунт переломанными пальцами.

– Что ты сделаешь из этого источника, Мередит? Веселенькую бормочущую речушку?

– Да, – сказала я. – Да, это было бы неплохо.

Земля опять вздрогнула и на этот раз расступилась, создавая русло. Земля сформировала речные берега, и скалы выросли из дна, чтобы вода струилась и пела между ними.

Королева подошла к пруду и фонтану, встала рядом с камнем, снабженным цепями в ожидании новых жертв.

– Я хочу, чтобы по берегам твоей речушки был регулярный парк.

Я чуть не ответила согласием, но она выставила вперед окровавленную ладонь.

– Нет, Мередит, не соглашайся, не подумав. Скажи что-нибудь, но сперва реши, чего ты хочешь. Убедись, что ты хочешь именно такого окружения для своего веселого потока.

Я посмотрела на Адайра и Аматеона:

– Вы помогли его создать, что вы посоветуете?

– Мередит, – поморщилась королева, – нельзя делиться властью, если хочешь править.

– Не только моя сила возродила эту землю и создала источник. Мы сделали это втроем. Почему бы им не помочь и теперь?

Она не нашлась с ответом и просто нахмурилась. Даже под маской из засохшей крови я видела ее недоумение.

Двое мужчин смотрели то на меня, то на нее. Рис замер в неподвижности, словно вздохнуть боялся.

– Ответьте ей, лорд дубравы и человек земли! – велела Андаис.

– Красивый луг, – сказал Аматеон. – Поляна с высокой травой и цветами. Богатый чернозем, на котором может вырасти все, что пожелаешь.

Адайр кивнул.

– Залитый солнцем луг – да, это было бы хорошо.

Я улыбнулась им – не могла с собой справиться.

– Да, красивый луг с цветами и травами, чтобы солнце его освещало и ласкала луна.

Черную землю пробили зеленые ростки. Они не превратились тут же в цветущие растения, но застелили землю, и зал вдруг наполнился весенним ароматом, ароматом свежей густой зелени. Земля была просто усеяна крошечными листочками. После всего сегодняшнего я даже не удивилась. Потолок исчез, и над головами вдруг оказался не камень, а почти неразличимое туманное небо. В голубой дымке светился и изливал тепло золотистый шар: в новом небе взошло солнце. Когда-то я слышала предание о том, что под землей нам светили луна и солнце, но никогда такого не видела и не надеялась увидеть.

Андаис уставилась на солнечный шар.

– Ты права, похоже. Вы создали это место втроем, и все три силы должны были проявиться. Но вот что запомни, Мередит. Ситхен теперь ожил, и он станет отвечать и на другую магию, помимо твоей. Будь осторожна с силами, которые пробуждаешь в других, потому что не все они подойдут к твоим благим вкусам.

– Я – неблагая сидхе, тетя Андаис.

– Посмотрим, Мередит, посмотрим.

Она окинула меня взглядом, потом осмотрела себя. Кажется, она успела забыть, что держит в руке внутренности Гвеннина.

– Нам нужно привести себя в порядок. А потом повидаться с королем и разрешить очередную загадку.

– Какую загадку, тетя Андаис? – спросила я.

– Почему Таранис рискнул вызвать войну между нашими дворами из-за явного вранья? Почему его люди напали на моих из-за лжи какой-то благой шлюшки?

– Не знаю, тетя, – сказала я.

– И я не знаю, но узнаю, Мередит. Мы узнаем. – Она выпустила наконец внутренности Гвеннина и шагнула ко мне. Она была выше Риса минимум на шесть дюймов [25] , а сейчас, покрытая кровью, казалась еще выше... а может, просто страшнее.

– Поцелуй свою тетю, Мередит.

Я чуть не спросила зачем, но одумалась. Поступок ее был отчасти продиктован жестокостью, но кроме того, всякий, к кому я сегодня прикасалась, что-то приобретал. Может, то, что я к ней прикасаться не хотела, придавало всему в ее глазах особое очарование.

– Конечно, тетя Андаис, – сказала я почти спокойно.

– Тебя не тошнит при мысли дотронуться до меня вот сейчас?

Опасный вопрос.

– Ты пугаешь меня, тетя, сказать что-то другое было бы ложью.

– Тогда поцелуй меня, племянница, и дай мне ощутить вкус страха на этих алых благих губах.

Я крепче сжала руку Риса, как ребенок, ищущий защиты от ночных страхов. Она наклонилась к нагл, и я подняла лицо ей навстречу, боясь не повиноваться.

Королева прижалась ко мне губами, но ей этого было мало. Она сгребла мои волосы на затылке и ворвалась в меня языком. Она целовала меня так жестко, что мне оставалось либо открыть рот, либо поранить губы собственными зубами. Я открыла рот и ощутила вкус ее губ, ее языка и сладко-соленый, приторный вкус крови Гвеннина. Она пила его кровь, и ее рот был ею просто пропитан.
Кровь – одна из самых драгоценных жидкостей. Это сама жизнь, это великий дар, если его дают добровольно, но сейчас это не было добровольно. У Гвеннина кровь отняли, отняли насильно самую его суть.

Я вцепилась ногтями в руку Риса, борясь с тошнотой, не смея проявить отвращение. Я заставляла себя дышать, заставляла глотать, не вытошнить все, что во мне было, прямо на Королеву Воздуха и Тьмы.

Андаис отвалилась от поцелуя, рассыпая глазами искры. Она просто сияла.

– Тебе это совсем не понравилось, правда же?

Я глубоко, очень глубоко вдохнула. Меня не вытошнит. Мне нельзя. Я не могла представить, что она сделает, если это случится, а Гвеннин у ее ног очень живо напоминал мне, на что она способна. Сам вкус в моем рту напоминал мне об этом, и я постаралась не заострять внимание на этом вкусе. Я справилась и с дыханием, и с желудком, но с лицом, я знала, мне справиться не удалось. Ничего не могла поделать.

Она засмеялась: отрывистый, свирепый, радостный звук, похожий на крик сокола.

– Наверное, прежде чем отречься от трона, я потребую от тебя провести со мной ночь. Ты настолько человек, настолько благая! Тебе не понравится, что я с тобой сделаю.

– Если бы мне это понравилось, зачем бы тебе это делать? – сказала я, в голосе злость явно преобладала над страхом. Затормозить я не успела.

Она покачала головой едва ли не с грустью.

– Ну вот опять, Мередит. Со словами все в порядке, а тон говорит: отымей саму себя и свою лошадь в придачу.

Я посмотрела ей в глаза и на этот раз не пыталась ничего скрыть. Ей нравилась моя ненависть. Она будет счастлива, принудив меня спать с ней, в том числе к потому, что я ненавижу ее, а она ненавидит меня.

– Скажи, что думаешь, Мередит. Скажи своей дражайшей тетушке те слова, которые подойдут к этой злобе в благих глазках, – В ее мурлыкающем голосе перемешались воедино злость, соблазнение и обещание боли.

Рис сжал меня крепче, все тело его напряглось. Я сказала:

– Мы ненавидим друг друга, дражайшая тетушка, и всегда ненавидели.

– А что ты думаешь о том, что я затащу тебя себе в постель?

– Что мне следует занять твой трон как можно скорее.

В толпе послышались потрясенные вздохи. Андаис расхохоталась.

– Ты угрожаешь мне?

– Нет. Когда я держала в руках умирающего Галена, я думала, что это слишком высокая цена за любой трон. Я и сейчас так думаю, но спасибо тебе, дорогая тетя, за напоминание, что я либо стану королевой, либо умру.

– Оказаться в моей постели – это еще не смерть, Мередит.

– Иногда, дорогая тетя, смерть души страшнее, чем смерть тела.

– Хочешь сказать, что, если я тебя заставлю, я убью твою душу? – Она опять рассмеялась.

– Это убьет что-то во мне, и ты, несомненно, получишь от этого удовольствие.

– Да, – согласилась она. – Получу.

Я ощутила запах роз – нежный, тонкий запах. Андаис оглянулась по сторонам.

– Что это пахнет?

– Цветы, – сказала я.

– Здесь нет цветов.

Я посмотрела прямо в покрытое засохшей кровью лицо.

– Будут.

Единственное слово обладало весом и силой.

– Розы – хрупки, Мередит. Они не растут в саду без присмотра садовников.

– Диким розам присмотр не нужен, – сказал Дойл.

Королева повернулась к нему.

– Что это ты лепечешь, Мрак?

– Разве ты не чувствуешь, моя королева? Это запах не садовых роз, это пахнет шиповник, дикая роза, а ей не нужны ни грядки, ни садовники. Скорее напротив, ее почти невозможно вырубить и уничтожить, если она пустила корни.

– Не подозревала, что ты интересуешься садоводством, Мрак.

– Эта роза создаст сад для себя сама, где бы ни выросла.

Она уставилась на него, вглядываясь в бесстрастное лицо, словно увидела что-то, что я не могла прочитать.

– Осторожней, Мрак, не влюбись в розу, у нее есть шипы.

– Да, – согласился он, – всегда нужно помнить о шипах, когда собираешься сорвать розу.

– И ты поранишь меня своими шипами, Мрак?

– Это угроза? – спросила она.

– Что, если часть души, которую ты украдешь у Мередит, это та самая часть, что взывает к ситхену? Что, если часть ее радости, которую ты убьешь, это та часть, к которой обращается Богиня? Неужели ты уничтожишь все, что едва проснулось, ради темного позыва?

– Я здесь королева, Мрак!

– Твой брат Эссус тебя любил, – сказал Дойл.

Это напоминание прозвучало странно даже на мой слух. Королева нахмурилась.

– Почему ты заговорил о моем брате?

– А почему Эссус не стал королем? – спросил Дойл все тем же невыразительным голосом.

– Он отказался от трона.

– Неправда.

Королева облизнула губы.

– Он не захотел убивать меня ради трона.

– Эссус слишком тебя любил, – сказал Дойл. Андаис снова повернулась ко мне.

– А его дочь меня терпеть не может. Это ты хотел сказать, Мрак?

– Мередит, дочь Эссуса, не любит тебя, Андаис, Королева Воздуха и Тьмы.

Она прищурилась.

– Ты мне угрожаешь!

– Я говорю, что тех, кто желал видеть Эссуса на твоем троне, остановила его любовь к тебе. Теперь же между тобой и опасностью не стоит ничья любовь.

Я бы очень хотела получше видеть ее лицо, но кровь почти все скрывала.

– Значит, ты служил мне лишь по обязанности, Мрак.

– Нет, моя королева, не по обязанности.

– Но сейчас ты меня не любишь.

– Нет, – сказал он. – Эту часть меня ты убила уже давно.

– А если я скажу, что Мередит никогда не получит мой трон, никогда не станет королевой, что ты скажешь на это?

– Что мы уйдем, все, кто пожелает, и найдем место изгнания в Западных землях.

– Ты не можешь говорить это всерьез!

– Я серьезен в каждом слове, Андаис, Королева Воздуха и Тьмы. Я всегда говорил всерьез, обращаясь к тебе.

Он не сдержал тихий звук, вырвавшийся из груди. На щеке блеснула слеза.

– Я не... – Она осеклась и начала снова: – Я не знала.

– Ты меня не замечала, – сказал он, и голос уже был ровным.
– Но ты всегда был рядом со мной.

– И все же ты меня не видела.

– А она тебя видит, Мрак? Она тебя видит по-настоящему?

Он кивнул:

– Да, она меня видит. Она видит нас всех.

Несколько мгновений они глядели друг другу в глаза, и она отвернулась первой.

– Иди – и забирай с собой свою розу вместе с ее шипами. Все, все убирайтесь!

Ей не нужно было просить дважды. Рис понес меня к двери через весь зал. Я была почти уверена, что могла бы идти сама, но быть в его объятиях – это было именно то, что мне нужно. Я уцепилась руками за его шею и смотрела на тетушку поверх его широких плеч.

Придворные из ее свиты какое-то время колебались, не уверенные, что приказ относится и к ним. Она закричала:

– Вон, вон! Все уходите, все!

Они быстро попятились. Даже Гвеннин попытался уползти. Андаис наступила на длинные спутанные ленты его внутренностей, и ее голос взвился в злобном визге:

– Нет, Гвеннин, не ты.

Мы добежали до дверей, открыли их и закрыли за собой, прежде чем первый жуткий крик прорезал воздух. Если б я могла забрать Гвеннина с собой, я бы это сделала. Потому что я никого не хотела бы оставить на милость королевы.

Дойл вдруг отставил нас с Рисом себе за спину. Секундой позже и я услышала: кто-то бежал. Сюда бежала группа людей. У Адайра и Аматеона оружия не было, так что они заслонили меня живым щитом. Мне пришлось ждать за спинами мужчин, которых я больше не хотела ставить между собой и опасностью. Надо будет поскорее завести стражей, которых я не так сильно любила бы. Я услышала голос Галена: "Где Мерри?" Аматеон с Адайром чуть не попадали от облегчения. Мне хотелось рассмеяться, или заплакать, или просто растолкать всех в стороны, чтобы открыть себе обзор. Но мы послушно ждали, пока Дойл разрешит нам сдвинуться с места.

Сперва разошлись в стороны люди, образовавшие первый барьер защиты, и только потом Аматеон и Адайр встали по бокам от меня. К нам шли Гален и все прочие, оставшиеся в спальне. Дойл заверял их, что со мной все в порядке.

Гален прорвался сквозь толпу, развел руки, чтоб обнять меня, и остановился, расхохотавшись.

– Чем вы тут занимались, люди? В грязи играли?

Мы трое обменялись взглядами.

– Точно, – кивнул Адайр. – Грязью был Аматеон.

Гален несколько растерялся.

– После, – сказала я. Среди стражей я заметила свежевылеченное лицо: Онилвин. – Давно он с вами?

Гален без труда понял, о ком я.

– Он появился, когда мы бежали искать тебя.

– Почему вы не сказали нам, что происходит? – спросил Иви. – Мы бы схватились за вас, прежде чем Мерри так внезапно исчезла.

– Времени не было, – сказал Дойл.

– Мы сами едва успели до них дотянуться, – добавил Холод.

Рис спросил:

– Как вы узнали, где мы?

Китто вышел из-за спин стражей. В руке он держал обнаженный меч. Он поднял вверх руку с нарисованной бабочкой:

– Я шел за ней.

– А мы шли за Китто, – сказал Гален и притянул меня к себе, извозившись в грязи.

– Могу ли я подойти ближе, принцесса? – спросил Онилвин.

Я попыталась отыскать в его лице презрение или ненависть, но он старался сохранить спокойствие и преуспел в этом.

– Да, можешь.

Другие мужчины образовали для него своего рода коридор. Гален обнимал меня одной рукой, крепко прижимая к боку. Аматеон и Адайр заняли свои посты по бокам от нас; даже измазанные в грязи и безоружные, они выглядели настоящими воинами. Когда-то я считала Аматеона и Онилвина друзьями, но сейчас расстановка сил была вполне очевидна. Мои стражи были моими, и они не были уверены, что Онилвин принадлежит к их числу.

Он упал на колено передо мной.

– Я слышал сотню слухов, принцесса Мередит. Если хоть половина из них правдива, мне остается лишь молить о прощении и просить принять мою службу.

– А как же с принцем Келом? – спросила я. – Что ты сделаешь, когда он выйдет на свободу и потребует тебя обратно?

– Я давал клятву королеве, но не ему.

– Ему ты отдал свою дружбу, Онилвин.

– У принца Кела нет друзей, только приспешники и партнеры по постели.

Я смотрела ему в глаза, пытаясь отыскать в них ложь, но не нашла.

– Не верю я в такую перемену, Онилвин.

– Что мне сделать, чтобы доказать свою искренность?

Я подумала и ничего не придумала. Высокий жуткий крик раздался из-за дверей. Те, кто не знал о судьбе Гвеннина, вздрогнули или повернулись к дверям. Онилвин побледнел.

– Кто там? – прошептал он.

Я объяснила:

– Гвеннин был ее союзником...

– Уже нет, – сказал Дойл. – Теперь он только мясо.

Онилвин опустил голову, а когда поднял ее снова, в глазах у него различалось что-то, очень похожее на боль.

– Кел не раз говорил о времени, когда он займет место своей матери. Он собирался занять ее место во всех смыслах этого слова, принцесса. Он бредил тем, чтобы все придворные дамы стали его игрушками. Его фантазии были темнее, чем только можно вообразить, принцесса Мередит. Он грезил о тебе, принцесса. Он говорил, что раз уж его матери так приспичило видеть тебя беременной, то это его семя наполнит твое чрево.

Последнюю фразу он произнес хриплым от ужаса голосом, не зная, как я отреагирую на такие слова.

– Планы моего кузена в отношении меня мне известны.

Онилвин явно удивился.

– Кто...

– Друг, – сказала я. Еще прежде, чем Дойл закончил отрицательный жест, предупреждавший меня не выдавать гвардейцев Кела. Я верила этому новому, вроде бы искреннему Онилвину не больше, чем сам Дойл.

– Я хотел бы быть тебе другом, принцесса.

– Ты просто хочешь секса, – довольно враждебно бросил Гален.

– Как и все мы, но я теперь предлагаю ей свою подлинную верность.

– А что ты предлагал ей раньше? – спросил Аматеон.

– Я был шпионом Кела, как и ты.

– Я поддерживал его притязания на трон. Шпионом я не был.

Онилвин пожал плечами:

– Называй это как хочешь. Но я пришел сюда из-за обещания секса и для того, чтобы быть глазами и ушами Кела.

– А теперь? – спросила я.

– Я буду чем ты захочешь.

– Тебе надо почаще заезжать сковородкой ему по физиономии, – сказал Рис, – похоже, ему это нравится.
Еще один крик разорвал воздух. И следом – беспомощные рыдания.

– Уйдем отсюда, – предложил Дойл. – До того, как она насытится своей игрушкой и станет искать новую.

Мы все пошли за ним по коридору. Онилвин не поднялся с колен, и мы так и оставили его торчать у дверей. Я подумала, что сделает королева, если выглянет и обнаружит его в такой позе? Что-нибудь жуткое, без сомнения.

Он смотрел на меня отчаянными глазами. Будто в шкуру Онилвина затолкали кого-то другого.

– Идем, Онилвин, я не оставлю тебя у дверей, словно подарок от тайного друга.

Он робко улыбнулся и заторопился за нами. Мне не нравилась такая перемена в его мыслях. Слишком уж резкая. Но может, он просто был прихлебателем по призванию и, как все хорошие лизоблюды, умел распознать сильного. Если он поменял сторону, то только потому, что ожидал приобрести в результате больше веса при дворе. Именно этого добиваются прихлебатели. Сколько из них в ближайшие недели покинет Кела и прибьется ко мне? И сколько будут выжидать, не принимая ничью сторону, пока не поймут, кто же останется на ногах в конце дистанции?

КОНЕЦ.

1
Yule (Йоль, Юле) – один из главных праздников годового цикла у кельтов, отмечал день зимнего солнцестояния (22 декабря). Позднее преобразован церковью в рождественский сочельник.

2
Sidhe (сидхе, силы, ши) – в мире Мерри высшие фейри; в ирландской мифологии и фольклоре – обитатели нижнего мира (холмов, называвшихся "ситхен"). Сиды отличались от людей прежде всего владением магическим искусством, а не собственно "божественностью".

3
Брауни – одна из разновидностей низших фэйри. Наиболее близки по духу русским домовым или барабашкам. Маленькие (около трех футов ростом) человечки с коричневой кожей и в коричневых лохмотьях, любят проказничать в доме или помогают вести хозяйство, если обходиться с ними с достаточной почтительностью и ставить для них блюдечко молока. В брауни верили в Шотландии, как в равнинной, так и в горной, и в северной и восточной Англии. В западных графствах работу брауни иногда выполняют пикси, хотя в остальном они заметно отличаются.

4
около 168 см.

5
Шалфей – эльф-крошка, бывший возлюбленный королевы фей-крошек Нисевин, отправленный ею к Мерри в качестве посредника.

6
Баринтус – другое имя Мананнана Сына Моря, самого известного из морских богов в ирландской традиции. Он был богом не всего океана, но преимущественно акватории вблизи острова Мэн. По некоторым преданиям – хранитель Благословенных Островов и Грааля. В "Жизнеописании Мерлина" он уносит раненого короля Артура вместе с пророком Мерлином и бардом Талиесином в иной мир на лечение.

7
127 см.

8
Толпа (Воинство) неприкаянных мертвецов. Самые ужасные из магических существ в представлениях шотландских горцев. По некоторым представлениям, они летают в тучах и в ненастные ночи разыгрывают сражения в воздухе, как люди – на земле. Эти духи убивают кошек, собак, овец и коров не знающими промаха стрелами. Люди не в силах противостоять их зову. Люди убивают и калечат по приказу духов, а те в уплату втаптывают их в грязь и топят в болотах и озерах. Слуа и фейри в мифах различают: фейри ходят по земле и появляются на закате, в сумерках, а слуа летают по воздуху и показываются только после наступления ночи, в особенности около полуночи.

9
Прототипом принца Эссуса является Езус (Esus), один из трех верховных богов древних кельтов – наряду с Таранисом и Тевтом. Предполагается, что ему приносили человеческие жертвы, причем жертву вешали на дереве и, возможно, наносили удары, чтобы человек истекал кровью. Считается, что этот бог олицетворял смерть как избавление от старого и отжившего.

10
Фейри в западных графствах Англии: Сомерсет, Девон, Корнуолл. По обычным представлениям, невысокие (к примеру, дюймов 18 – около полуметра). Любят запутать прохожего, завести в незнакомые места. В Сомерсете они одевались исключительно в зеленое.

11
Сокращение от "хобгоблин". В них верили в разных частях Британии; это дружественные людям малые фэйри.

12
около 90 см.

13
Ivy в переводе с английского – "плющ".

14
примерно 183 см.

15
Героиня кельтской (валлийской) мифологии. Имя в переводе означает "цветоликая", "лицо как цветок". Мифический герой Ллу (Llew) был обречен матерью, Ариакрод, не иметь имени, оружия и жены, рожденной женщиной. Два первых запрета он разными путями обошел, а для "соблюдения" третьего его дядя Гвидион (Gwydion) и двоюродный дед Мат (Math) создали ему "цветочную невесту" из цветов, бутонов и девяти различных элементов. Невесту выдали за Ллу, не спросив ее мнения, и она вскоре влюбилась в случайно встреченного охотника, Грону Пайбера (Gronw Pebr), и подговорила его убить ее мужа. Она вызнала, как можно убить Ллу (в чем-то это близко к истории Самсона и Далилы): она привязала его за волосы к столбикам кровати. Убийство удалось, но Ллу был воскрешен Гвидионом, гнался за Грону и догнал. Грону Пайбер взмолился о пощаде, и ему разрешили заслониться от Ллу самым большим камнем, какой он мог удержать. Копье Ллу пробило насквозь и камень, и человека. Гвидион наказал Блодайвет, превратив ее в сову.

16
около 173 см.

17
В валлийских мифах одна из собак Дикой охоты, предводителем которой считался Гвин (или Гвидион) ап Нудд, легендарный герой.

18
Pennyroyal (англ.) – народное название мяты болотной.

19
около 25 см.

20
Падуб и Ясень – полукровки гоблины-сидхе. Я знаю, что мне нужно точно договориться, какого рода секс я им позволю. Чего еще мне нужно опасаться с их стороны?

21
У Л. Гамильтон крупные злобные фейри, выше человеческого роста, подчиняются царю гоблинов Курагу.

22
Кельтский бог врачевания, повелевал собаками и мог превращаться в собаку. Ассоциировался с римским Нептуном, а также с солнечным божеством Нуддом (Nudd или Lludd) и с мифическим героем Нуадой Серебряной Рукой (Nuada или Nuadu of the Silver Hand).

23
Верховная богиня в пантеоне кельтских божеств; мать богов, предок Tuatha De Danann, позднее преобразившихся в Daoine Sidhe, ирландских эльфов. Tuatha De Danann дословно означает "племя богов, чья мать – Дану". Прерогатива Дану – "дар фей", то есть музыкальные способности.

24
Готорн (Hawthorne) – боярышник (англ.).

25
около 15 см.