Чей‑то голос повторял: "Мерри, Мерри!" Чья‑то рука гладила по щеке, отводя волосы с лица. Я повернулась, потерлась об эту руку, открывая глаза. Но горел верхний свет, и я на секунду ослепла. Взметнув руку к глазам, я повернулась на бок и сунулась лицом в подушку.
– Выключи свет, – сумела сказать я.
Кровать шевельнулась, и через секунду светлая щель между подушкой и лицом погасла. Я подняла голову – в комнате было почти совершенно темно. Мы с Роаном уснули перед самым рассветом. На улице должно быть светло. Я села и огляделась. Почему‑то я не удивилась, что возле выключателя стоит Джереми. Роана я не искала. Я знала, где он: в океане в своей новой шкуре. Он не бросил меня без защиты, но покинул меня. Наверное, это должно было ранить мои чувства, однако не ранило. Я вернула Роану его первую любовь – море.
Есть старая пословица: не становись между фейри и его магией. Роан был в объятиях возлюбленной, и это была не я. Может быть, мы никогда не свидимся, а он не попрощался. Если бы мне было нужно что‑то, что он мог бы дать, мне достаточно было бы пойти к морю и позвать его – он придет. Но любви он дать мне не сможет. Я любила Роана, но не была в него влюблена. Тем лучше для меня.
Я лежала одна на смятых простынях, глядя в черные окна.
– Сколько мы спали?
– Сейчас восемь вечера, пятница.
Я соскочила с кровати:
– Боже мой!
– Я так понял, это нехорошо – тебе оставаться п городе после темноты.
Я посмотрела на него.
Он стоял у двери, возле выключателя. В темноте не очень было видно, но, кажется, он был в одном из обычных своих костюмов – безупречно сшитом, изящно сидящем и элегантном. Но ощущалось в нем какое‑то напряжение, будто он хотел сказать что‑то другое, более прямо, или, быть может, он что‑то знал. Что‑то не слишком хорошее.
– Что случилось?
– Пока ничего, – ответил он.
Я уставилась на него:
– А почему ты думаешь, будто что‑то должно случиться?
Вопреки моим усилиям голос мой прозвучал подозрительно.
Джереми рассмеялся:
– Ты не волнуйся, я никому не звонил, но полиция уже наверняка всем позвонила. Не знаю, от кого ты скрывалась все это время, но если от слуа – Воинства, – то ты в серьезной беде.
Слуа – грубое название низших фейри Неблагого Двора. Вежливое название – Воинство. Грубое название первым пришло на ум. Ну ладно. Только другой неблагой может сказать "слуа", чтобы это не прозвучало смертельным оскорблением.
– Я – принцесса Неблагого Двора. Чего бы мне от них прятаться?
Он прислонился спиной к стене:
– Да, в этом и весь вопрос, не правда ли?

В фургоне сзади сиденья были сняты, там лежал коврик, а еще там были привязные ремни, которые Джереми установил с одной стороны – там, где обычно сидел Утер. Я стала переползать в средний ряд сидений, но Утер тронул меня за руку.
– Джереми предложил, чтобы ты села со мной и моя аура перекрыла твою – это собьет преследователей с толку.
Каждое слово было тщательно выговорено, потому что бивни, вроде бы торчащие из его кожи, из лица, на самом деле были видоизмененными зубами, закрепленными внутри рта. Поэтому, если он забывался, речь его бывала неразборчивой. Он обучался у одного из ведущих преподавателей речи в Голливуде, чтобы перенять произношение университетского профессора со Среднего Запада. Этот акцент не очень соответствовал лицу, более напоминающему кабанье рыло с двойными бивнями. У нас одна клиентка упала в обморок когда он первый раз с ней заговорил. Потрясать людей – это всегда забавно.
Я посмотрела на Джереми. Он кивнул.
– Пусть как маг я лучше, но у Утера энергия, которая старше самого Бога, и она вокруг него клубится. Я думаю, что он сможет тебя от них скрыть.
Отличная идея и простая.
– Молодец, Джереми! Я же понимала, что есть причина, почему ты начальник.
Он усмехнулся мне и повернулся к Ринго:
– Есть прямой путь по Сепульведе к аэропорту.
– Хотя бы не час пик сейчас, – заметил Ринго.
Я устроилась позади, рядом с Утером. Фургон слишком резко выехал на Сепульведу, и Утер подхватил меня раньше, чем я упала. Его большие руки притянули меня, как младенца, к его груди, почти такой же большой, как все мое тело. Даже хотя у меня щиты крепко стояли на месте, он ощущался как что‑то большое, теплое, вибрирующее. Я видала фейри, у которых не было магии, стоящей упоминания, только самый примитивный гламор, но они были так стары и столько магии повидали в жизни, что будто бы впитали силу в самые поры своей кожи. Даже сидхе не найдут меня, спрятанную в руках Утера. Они ощутят его, а не меня. Наверное. Поначалу.
Я успокоилась на широкой груди Утера, в теплой надежности его рук. Не знаю, что в нем такое, но при нем мне всегда надежно. Не просто из‑за его размеров, а потому, что это Утер. Он – центр спокойствия, как огонь, у которого можно жаться во тьме.
Джереми повернулся ко мне, насколько позволял ремень, сминая костюм, а это значило, что он собирается сказать что‑то серьезное.
– Почему ты защитила мою спину, Мерри?
– Чего? – спросил Утер.
Джереми отмахнулся от вопроса:
– У меня старая рана от сидхе на спине. Мерри наложила на нее защиту. Я хочу знать почему.
– Ты назойлив, – сказала я.
– Расскажи.
Я вздохнула, закутываясь в руки Утера, как в одеяло.
– Возможно, что сидхе, который нанес тебе раны, может вызвать из твоей спины дракона или заставить тебя перекинуться в него.
У Джереми глаза полезли на лоб.
– Ты можешь это сделать?
– Я – нет, но я не чистокровная сидхе. Я видела, как делают такие вещи.
– И защита будет держаться?
Мне бы хотелось просто сказать "да", но это было бы слишком близко к лжи.
– Какое‑то время продержится, но если сидхе, наложивший заклятие, будет здесь, у него может оказаться достаточно сил пробить мою магию, или он может постоянными ударами расшатать защиту, чтобы она упала. Шансы, что именно этот сидхе охотится за нами, ничтожны, Джереми, но я не могла позволить тебе помогать мне и не защитить тебя.
– На всякий случай, – сказал он.
– На всякий случай, – кивнула я.
– Когда это случилось, я был очень юн, Мерри. Сейчас я могу себя защитить.
– Ты сильный маг, но ты не сидхе.
– Это такая серьезная разница?
– Может оказаться.

Они ветром налетали сзади, звук их крыльев слился в свист настигающей бури. Именно это услышали бы люди – ветер, бурю, полет птиц. Если бы были люди, чтобы услышать. До конца квартала улица была пустынна. Восемь вечера в субботу, в районе самых популярных магазинов, и ни одного человека. Будто это кто‑то организовал; возможно, так оно и было. Если я успею выбежать из зачарованной зоны, люди будут.
Ветром меня ударило в спину, и я бросилась на тротуар, покатившись от удара. Я катилась дальше и дальше, голова кружилась от мелькающих ночных летунов, пролетающих надо мной в ярде от тротуара, как взлетевшие в воздух рыбы, слишком быстро летящие за вожаком, чтобы сразу сменить направление.
Я закатилась в ближайшую дверь, окруженную крышей и стеклом с трех сторон. Летуны остались сверху – на землю за мной они не бросятся. Несколько секунд я полежала, слушая стук крови в ушах, и тут поняла, что я не одна.
Я села, прислонившись к книжной витрине, пытаясь придумать для человека объяснение, что это я такое делаю. Он стоял ко мне спиной. Невысокий, моего примерно роста, одетый в кричащую гавайку и кепочку, надвинутую на глаза. Нечасто встречающееся по вечерам зрелище.
Я кое‑как встала, опираясь на стекло витрины. Зачем ему ночью козырек, защищающий от солнца?
– Ну и ветер, – заметил он.
Я обошла окно, не выходя из‑под навеса лавки. Пистолет все еще был у меня в руке. Жакет размотался, висел, как плащ матадора, но пистолет пока что прикрывал.
Человек обернулся, и свет из лавки упал на его лицо. Кожа черная, глаза темные, блестящие. Он усмехнулся, полыхнув полной пастью бритвенно‑острых зубов.
– Наш хозяин хочет говорить с тобой, принцесса.
Я ощутила за спиной движение и обернулась посмотреть, но боялась повернуться совсем, подставив спину этому с ухмылкой. Три фигуры вышли из соседней лавки. Было темно, от света прятаться не приходилось. Все трое были выше меня, в плащах с надвинутыми капюшонами.
– Мы тебя ждали, отребье, – сказала одна фигура в плаще. Голос был женский.
– Отребье?
– Потаскуха. – Другой женский голос.
– Завидуете? – спросила я.
Они бросились на меня, и я отпустила жакет на землю, направив на них обеими руками пистолет. Либо они не знали, что такое пистолет, либо не боялись. Я выстрелила в одну из них. Она свалилась кучей тряпья. Две остальные подались назад, выставив клешни рук, будто защищаясь от удара.
Я прижалась спиной к окну, бросила взгляд на ухмыляющуюся физиономию позади, но чернокожий стоял в дверях, сложив руки на голове, будто ему это было привычно. Пистолет и почти все внимание я направила на женщин, хотя... женщинами их можно назвать с большой натяжкой. Это были ведьмы. Я не хочу их обидеть – это их порода. Ночные ведьмы.
Та, которую я подстрелила, пыталась сесть, хватаясь за руки другой.
– Ты ее застрелила!
– Очень рада, что вы заметили, – ответила я.
У раненой капюшон слетел с головы, открыв огромный загнутый нос, поблескивающие маленькие глазки, кожу цвета пожелтевшего снега. Волосы – сухими клочьями, как черная солома, едва до плеч. Она зашипела, когда вторая ведьма задрала ей плащ, чтобы увидеть рану. Между пустыми мешками грудей зияла кровавая дыра. Ведьма была голой, если не считать массивного золотого обруча на шее и украшенного каменьями пояса, съехавшего вниз на тощие бедра. Я успела увидеть болтающийся на поясе кинжал, привязанный к ляжке золотой цепочкой.

Через час мы с Шолто сидели в двух очень красивых, но неудобных креслах около белого столика. Комната была элегантна, только слишком, пожалуй, много розового и золотого на мой вкус. На столе стояло вино и поднос с закусками. Вино было очень сладким, десертным. Оно дополняло лежащий на подносе сыр, но конфликтовало с икрой. Правда, я никогда не пробовала ничего такого, что сделало бы икру приемлемой. Сколько бы она ни стоила, а все равно по вкусу – рыбьи яйца.
Шолто, кажется, нравились икра и вино.
– Шампанское подошло бы больше, только я его всю жизнь не люблю, – сказал он.
– Мы что‑то празднуем? – удивилась я.
– Надеюсь, заключение союза, – ответил он.
Я помолчала минуту, приложившись к слишком сладкому вину и глядя на Шолто.
– Какого рода союз?
– Между нами двумя.
– Это я догадалась. Главный вопрос таков, Шолто: зачем тебе союз со мной?
– Ты – третья в очереди к трону.
Лицо его стало очень замкнутым, очень осторожным, будто он не хотел позволить мне знать, что он думает.
– И?.. – спросила я.
Он заморгал на меня трехцветно‑золотыми глазами:
– Зачем любому сидхе союз с женщиной, стоящей в двух ступенях от трона?
– В обычной ситуации причина была бы разумной, но мы с тобой оба знаем: единственная причина, по которой я остаюсь третьей в очереди престолонаследия, – это клятва, которую мой отец взял с королевы перед тем, как умер. Она бы меня от престолонаследия отстранила хотя бы за мою смертность, если бы не эта клятва. У меня нет положения при Дворе, Шолто. Я – первая в роду принцесса, не имеющая магии.
Он осторожно поставил бокал на стол:
– Но ты одна из лучших среди нас в том, что касается личного гламора, – сказал он.
– Да, правда, да это самый сильный из моих даров. Благодарение богу, я все еще зовусь Ник‑Эссус, дочь Эссуса. Этот титул я ношу с детства и должна с ним расстаться, когда войду в силу. Если только это когда‑нибудь случится. Я могу никогда не войти в силу, Шолто. Это одно может убрать меня из линии престолонаследия.
– Если бы не обет, данный королевой твоему отцу, – сказал Шолто.
– Да.
– Я знаю, до чего королева тебя ненавидит, Мередит. С такой же силой, как она презирает меня.
Я поставила бокал, делая вид, что вино мне нравится.
– У тебя достаточно магии для придворного титула. Ты не смертный.
Он посмотрел на меня, и это был долгий, тяжелый, почти суровый взгляд.
– Не притворяйся, Мередит. Ты отлично знаешь, почему королева не выносит моего вида.
Я не отвела глаз от этого тяжелого взгляда, но это было... неуютно. Я знала, и весь Двор знал.
– Скажи, Мередит, скажи вслух.
– Королева не одобряет твоей смешанной крови.
Он кивнул почти с облегчением:
– Да.
Суровость его взгляда было неприятно видеть, но она хотя бы была непритворной. Насколько я знаю, все остальное было напускным. А мне хотелось видеть ту правду, что скрывает это красивое лицо.
– Но не в этом дело, Шолто. Сейчас среди сидхе королевской крови метисов больше чистокровных.
– Верно, – сказал он. – Ей не нравится наследие моего отца.
– И дело не в том, что твой отец – ночной летун, Шолто.
Он нахмурился:
– Если ты к чему‑то ведешь, говори прямо.
– Если не считать заостренных ушей, то гены сидхе побеждают, с кем бы мы ни спаривались.